Лодки уходят в шторм - [24]

Бурачок так и сыпал наказаниями. Не успел вовремя свернуть и зашнуровать пробочный матрас подвесной койки — шкафут! На молитве плохо читал „Отче наш“ — шкафут! Мазнет пальцем в белой перчатке по меди, — если палец потемнеет, шкафут!

Штрафной список зачитывался за обедом. И матросы горько шутили:

— Шкафут и карцер на второе!

К Ульянцеву Бурачок не отваживался придираться, сдерживался.

Призванный на флот в 1909 году, Ульянцев не сразу попал на крейсер „Россия“. Сперва — год муштры на берегу в Кронштадтском 1-м Балтийском флотском экипаже, потом — занятия в учебно-минном отряде, „электроминке“, как называли его моряки, служба на минном заградителе „Онега“ и в команде траления, и наконец — машинист 2-й статьи ступил на палубу „России“.

Бурачок в первый же день наскочил на Ульянова и уже готов был выкрикнуть привычное „шкафут“, но осекся, встретив твердый, чуть насмешливый взгляд темных глаз машиниста, и, пробурчав что-то под нос, удалился. В этом с виду непримечательном человеке, не отличавшемся ни ростом, ни богатырской силой, Бурачок почувствовал, однако, железную волю, собранность и понял, что „орешек“ ему не по зубам. Зорко наблюдая за Ульянцевым, Бурачок вскоре заметил, что новый машинист стал „вожаком“ в экипаже — матросов как магнитом тянуло к этому деловито-спокойному, немногословному человеку с некрасивым, но открытым и умным лицом, располагающим к доверию. В свободное время матросы, собираясь на „баковый вестник“, обступали Ульянцева, и он, видимо, рассказывал им что-то интересное своим мягким, негромким голосом. „Шестерки“ доносили Бурачку, что в его речах не было ничего крамольного. Им невдомек было, что опытный революционер Ульянцев уже успел создать на крейсере подпольную организацию: он был умелым конспиратором, смелым, но осмотрительным и осторожным человеком. Работу выполнял исправно, вел себя дисциплинированно, не вызывая никаких нареканий. И все же офицеры, разговаривавшие с ним, покачивали головами: „Умный мужик, даже слишком…“

Бурачок пытался войти в доверие к Ульянцеву, расположить его к себе. Но Ульянцев не шел на сближение, подчеркнуто строго соблюдая субординацию, в его больших глазах виделась Бурачку смешинка. Это бесило Бурачка, и он внес Ульянцева в свой черный список „неблагонадежных“, чтобы при удобном случае расправиться с ним.

Такой случай представился осенью 1915 года. По кораблям Балтфлота прокатилась волна стихийных бунтов, и один из первых — на „России“. Матросы требовали улучшения нищи, человеческого обращения и удаления офицеров, занимающихся мордобоем. Бурачок прекрасно видел, что Ульянцева не только не было в толпе бунтующих, но он еще удерживал от участия в бунте многих матросов. (Большевики были против стихийных выступлений, распыляющих силы.) Но когда началось расследование, в число шестнадцати политических по настоянию Бурачка попал и Ульянцев, хотя подпольная организация не была раскрыта. И Ульянцева списали в 1-й Балтийский флотский экипаж…

— Что же ты, Тимоша, бурачок остывает, — напомнила Таня.

Ульянцев отер лицо широкой ладонью, словно смахнул воспоминания, и принялся за еду. Таня сидела напротив, напряженно смотрела на него: сказать — не сказать о ребенке? Что-то тревожно было на душе.

— Ты не заболела ли, Танюша? — справился Ульянцев, уловив беспокойство в ее глазах.

— Здорова, Тимоша, здорова…

Ульянцев молча доел, молча собрался. В дверях поцеловал ее в лоб и сказал, как всегда:

— Ну, я пошел.

— Ну, давай, — кивнула Таня.

— Ага… — отозвался Тимофей с порога.

Дел в трибунале было невпроворот. Войдя в свой председательский кабинет, Ульянцев распорядился привести купца Катукова. Чекисты задержали его незадолго до мартовского мятежа. На базаре, собрав вокруг себя торговок и обывателей, Катуков злорадно говорил: „Скоро в Астрахань на белом коне въедет Деникин, и тогда все комиссары с их Кировым будут болтаться на фонарных столбах“. Анонимное письмо аналогичного содержания получил Киров.

— Гражданин комиссар, за что меня взаперти содержат? Ей-богу, не говорил ничего, — истово крестился Катуков. — Богом заклинаю, пожалейте деток, отпустите… уж как молиться буду…

Он повалился на колени, по щекам потекли слезы, но глаза смотрели настороженно.

— Встаньте!

Слезы купца не тронули Ульянцева. Сколько таких, способных и на слезы, и на любую подлость и низость, прошло перед ним за полтора года! Труднее всего было судить первых трех…

В сентябре 1917 года Кропштадтский краевой Совет назначил Ульянцева председателем Общественно-демократического суда над провокаторами. Первыми перед судом предстали Шурканов, Баишев и Шиба, провалившие Главный судовой коллектив кронштадтской партийной организации, созданной Ульянцевым и унтер-офицером Иваном Сладковым. В целях конспирации Ульянцев принял псевдоним Отраднев, разработал шифр, дал кораблям конспиративные имена: „России“ — „Родион“, „Авроре“ — „Аня“, „Гангуту“ — „Гавриил“ и т. п. Начальник Петроградского охранного отделения доносил: „В Кронштадтском коллективе дело поставлено очень серьезно, конспиративно, и участники — все молчаливые осторожные люди“. Организация не провалилась бы, если б не платные агенты охранки, провокаторы Шурканов, Баишев и Шиба. 26 октября 1916 года Ульянцев, Сладков, еще пятнадцать военморов и трое гражданских лиц предстали перед судом. Им грозила смертная казнь.