Лодки уходят в шторм - [149]

Бала Мамед, перепоясанный патронташами, прискакал под красным флагом вместе с Гусейнали и несколькими своими бойцами.

Странно выглядел доктор Талышинский с кобурой на боку. Он терпеть не мог оружия, говорил: "Моя задача останавливать кровь, а не проливать ее". Но недавно на него было совершено покушение, видимо, ярые мусаватисты мстили за сотрудничество с большевиками. Поздно вечером, когда он в сопровождении ординарца, возвращаясь из госпиталя, вошел во двор, раздались два выстрела. Ординарец упал замертво. Талышинский бросился в дом, схватил револьвер и керосиновую лампу и выбежал во двор, но нападавших, конечно, и след простыл. С тех пор Талышинский не расставался с револьвером.

Во дворе было шумно и весело, как в доме жениха в день свадьбы. Пономарева моментально обступили, и он пересказал свой разговор с губернатором.

— Очень хорошо, что Нахичеванский согласился добровольно сдать власть, — сказал Кулиев. — Я думаю, вести переговоры с губернатором мы поручим нашему уважаемому доктору Агахану. — Кулиев хорошо знал его еще по мусульманскому землячеству Киева.

— Мне? — удивился Талышинский. — Почему мне, Мустафа? Разве я председатель ревкома?

— Не имеет значения. Назначим временно. Как думаете, товарищи?

Раздались возгласы одобрения.

— Нет, нет, увольте, пожалуйста, — запротестовал Талышинский. — Лучше ты сам, Мустафа. Или вот Беккер, он с губернатором в приятельских отношениях, — засмеялся он.

— Можем и мы, конечно, — ответил Кулиев. — Но, как говорится, зачем дразнить гусей? Ты — представитель местной интеллигенции, человек гуманной профессии. Тебе же не чаи распивать с губернатором. Подпишешь акт, и дело с концом.

Все настаивали, и Талышинский согласился.

— Братцы, что же мы медлим? — крикнул вдруг Беккер. — Товарищи наши в тюрьме, а мы…

— Верно, выручать надо! — загорелся Бочарников.

— Даешь тюрьму! Пошли гамузом!

— Погодите, погодите, товарищи! Не порите горячку. — умерил их пыл Кулиев. — Партизанить не будем. Все надо делать на законном основании. Выделим комиссию ревкома, снабдим ее мандатом.

— Меня пошли, Мустафа-гардаш, — вызвался Бала Мамед. — Я со своими ребятами пойду.

Тут же от имени ревкома написали письмо начальнику тюрьмы с требованием освободить политических заключенных.

На улице к Бале Мамеду присоединились его боевые товарищи.

Начальник тюрьмы заартачился. Никакого, мол, ревкома он не знает и знать не желает и без распоряжения начальника гарнизона никого не освободит.

Бала Мамед пригрозил ему револьвером. Если, мол, он немедленно не освободит пятерых поименованных в письме политзаключенных, то они силой отберут у надзирателей ключи, выпустят заключенных, а его самого и надзирателей запрут в камере.

Начальник тюрьмы был осведомлен о крутом нраве бесстрашного горца и не стал испытывать его терпения, приказал привести арестованных. Но едва Савелий Хасиев, братья Матвеевы и другие освобожденные, обнявшись со своими освободителями, вышли на улицу, он кинулся к телефону и доложил начальнику гарнизона, что Бала Мамед со своими "разбойниками" ворвались в тюрьму и силой увели арестованных.

Гусейнзаде тут же поднял в ружье роту аскеров. Он был взбешен. Мало того что Бала Мамед отказался признать мусаватскую власть и разъезжал по селам под красным флагом, он еще осмеливается среди бела дня в самой Ленкорани врываться в тюрьму! Ну нет, этого он не потерпит!

Горстка людей, обнявшись и оживленно разговаривая, шла по улице, ведущей к пустырю "гала чимени". В конце улицы путь им неожиданно преградила цепь аскеров.

Радостно возбужденные люди остановились метрах в пятнадцати от них, и только Бала Мамед, держа руку на кобуре маузера, решительно подошел к полковнику Гусейнзаде:

— Что такое? Почему стали на дороге?

— Послушай, ты, зувандский разбойник, по какому праву ты врываешься в тюрьму?

— Никто никуда не врывался. Мы выполнили законный приказ ревкома. А разбойник не я, а ты со своими аскерами. Убери их с дороги!

— Что? Ты еще смеешь приказывать мне? А ну, отправляйтесь в тюрьму! И ты тоже!

Бала Мамед усмехнулся:

— Поздно, полковник, твоя власть кончилась. Теперь мы тебя посадим в тюрьму.

— Взять его!

Аскеры кинулись к Бале Мамеду. Офицер, зашедший сзади, ударил его рукояткой револьвера по голове, сбил с ног. Бала Мамед пытался вскочить и выхватил маузер, но аскеры по приказу Гусейнзаде дали залп и изрешетили его пулями.

Безоружные люди бросились врассыпную, укрылись в ближайшем дворе. Друзья Балы Мамеда открыли ответный огонь.

Испугавшись, как бы эта стычка не переросла в затяжной кровопролитный бой, вовсе неуместный в такой день, когда аскеры взбудоражены вестью о победе Советской власти, полковник приказал прекратить стрельбу и увел аскеров в казармы. Горцы, друзья Балы Мамеда, и те, кого он освободил из тюрьмы, и десятки жителей из соседних домов, возмущенно проклиная убийц, обступили распростертое на земле тело. Горцы бережно подняли его и, сопровождаемые массой народа, понесли во двор Беккера, где их ждали все члены ревкома. При виде печальной процессии их охватило гневное возмущение.

Нервная дрожь колотила Савелия Хасиева, ослабевшего после долгого пребывания в темной и сырой камере. Со слезами на глазах он требовал дать ему оружие, рвался пойти в казарму и расстрелять полковника Гусейнзаде.