Лодки уходят в шторм - [119]

— Как начальник штаба всех муганских войск, — ответил Могилевский, — то есть как лицо, распоряжающееся всеми действиями фронта и тыла, с согласия его превосходительства, кивнул он в сторону Ильяшевича, — я заявляю, что муганское офицерство считает преступным воевать с азербайджанским правительством, раз существует таковое, признанное высшей властью на Мугани со стороны английского командования и генерала Деникина.

— Прекрасно. Б таком случае, господин полковник, прошу вас дать письменное заверение, что вы сдадите власть краевой управы особоуполномоченному Мелик-Еганову не позже десяти часов утра десятого августа.

Ильяшевич сел за стол и написал такую бумагу.

В час ночи одиннадцатого августа Могилевский известил английскую миссию о полном прекращении огня.

Муганские землепашцы, кто добровольно, кто по принуждению ставшие под ружье, охотно побросали оружие и поспешили домой. Иные отказались подчиниться приказу и ушли в степь.

Хошев считал себя оскорбленным и униженным. Он приложил столько сил, чтобы взять Ленкорань и освободить Ильяшевича, а тот, выйдя на волю, назначил командующим фронтом подполковника Ляшенко и теперь не смог отстоять Ленкорани, да еще согласился на разоружение! Это уж слишком! Нет, он не сложит оружия, он уйдет с верными людьми в горы и будет продолжать борьбу!

В воскресенье 12 августа с утра лил сильный дождь.

Мелик-Еганов, произведенный к тому времени в генерал-губернаторы, промокший с головы до ног, ехал впереди на коне, осененный знаменем мусавата. За ним следовали музыканты, далее — небольшое воинское подразделение. Колонну замыкали пулеметные тачанки и три орудия на конной тяге. И люди, и кони с трудом переставляли ноги в чавкающей грязи, колеса тачанок и орудийных лафетов вязли по самые оси, аскерам то и дело приходилось впрягаться и на руках вытаскивать их из глубокой колеи. И при этом надо было соблюсти строй и подтягивать песню, которую, фальшивя, исполнял оркестр на мокрых инструментах: барабан глухо бухал, в трубах булькала вода. Аскеры пели:

Тюрк оглуям мен,

Олмек истерем мен,

Джаным гурбан олсун

Азербайджана[29].

Жалкий вид промокших, усталых аскеров никак не вязался со словами этой бравой песенки-марша, вызывал улыбку и насмешки людей, собравшихся с Кораном, цветами и хлебом-солью в предместье Галайчиляр для встречи губернатора.

Мелик-Еганов поднялся в здание краевой управы и, наследив на паркете, принял власть от Ильяшевича. Полковник Ролсои, дымя трубкой, удовлетворенно кивал головой, как командир полка, примиривший двух своих повздоривших офицеров. Переступая с ноги на ногу в луже, натекшей с его одежды, Мелик-Еганов произнес короткую речь о наступлении новой эры в жизни Ленкоранского уезда, выразил надежду на дружное сотрудничество с муганцами ради окончательного искоренения большевиков.

На этом церемония приема-сдачи власти завершилась.

Над краевой управой взвилось мусаватское знамя.

А вечером состоялся банкет. Во главе стола сидел полковник Ролсон, по правую сторону от него — Мелик-Еганов, по левую — Ильяшевич. Разморенный экзотическими яствами талышской кухни и французским коньяком, закупленным в бакинском магазине "Космополит", Ролсон, неразговорчивый по натуре, произнес большую речь.

— Господа, — говорил он, — в момент торжества мне приятно отметить, что наша миссия выполнила задачу британского командования. Мы водворили порядок в этом многострадальном крае, внесли успокоение. Все события войны между муганцами и мусульманами должны быть забыты, и никакие претензии ни вы, — ткнул он трубкой в сторону Ильяшевича, — ни вы, — в сторону Мелик-Еганова, — не должны предъявлять друг другу и сообща пользоваться плодами победы над нашим общим врагом…

Так состоялось примирение вчерашних противников. А через три дня оно было скреплено "мирными условиями", подписанными членами британской миссии, мусаватского правительства и муганского командования. Во исполнение одного из пунктов этих условий Мелик-Еганов пригласил Ильяшевича и других его офицеров сотрудничать в военных органах. Ильяшевич согласился. И когда в Ленкорань прибыл генерал Салимов со своим отрядом, на Форштадте, украшенном коврами, зеркалами и цветами, рядом со встречавшими его Мелик-Егановым и прочим мусаватским начальством находился и Ильяшевич со своими офицерами.

Генерал Салимов незамедлительно начал чинить расправу над большевиками.

Утром следующего дня горожане узнали, что в уезде введено военное положение, а проходя мимо Маячной площади, с удивлением заметили, что в треугольном сквере исчез могильный холм с увядшими венками, обнесенный металлической решеткой. Не знали горожане, что ночью полицейские оценили площадь, а похоронная команда разрыла могилу, вытащила гроб с останками политкомиссара Ульянцева и на подводе увезла за город. Венки, побросали в могилу, сровняли ее с землей.

Расправившись с останками комиссара, каратели принялись за живых. Рыскали по селам, вылавливали укрывавшихся у друзей-азербайджанцев русских красноармейцев и партизан, хватали всех сочувствующих Советской власти. В городе и селах свирепствовали грабежи. Аскеры ограбили даже библиотеку и кабинеты гимназии, в которой их разместили.