Лодка за краем мира - [71]

Священник засеменил в боковой проход, ведущий в узкий коридор со слуховым окошечком в конце.

– Сюда, сюда, тут немного тесно, будьте аккуратны, – впереди зазвенел старый запор и, заскрипев, отворилась дубовая дверка.

– Вот, девяносто шесть ступенек – и вы наверху, а я, пожалуй, останусь. У меня еще есть тут дела. Ступайте смелее.

Бесконечные кирпичные ступеньки, выложенные по стенам колокольни, уходили выше и выше, лишь неяркий свет, просачивающийся с вершины башни, освещал дорогу.

– Макс, я устала и запыхалась, давай постоим чуть-чуть. Я хочу отдышаться, – Эмма умоляла уставшим и жалобным голосом. Они остановились, переводя дыхание и осматриваясь. До верхней площадки оставалось не меньше четырех пролетов.

В стене прямо рядом с ними едва виднелась в темноте маленькая дубовая дверца, покрытая темным лаком.

– Интересные люди, зачем они на такой высоте сделали дверь? – удивился Макс. – Может, это выход на крышу? – его рука потянулась к ржавому дверному кольцу.

– Макс, зачем на крышу? Не надо…, – успела крикнуть Эмма.

И в тоже мгновение дверь и стена перед ним свернулась в тугой водоворот яркой вспышки. Он увидел себя самого со стороны согнувшимся перед дверкой…

* * *

Перед ним была траншея с наполовину осыпавшимися стенами. Позади лежал бетонный туннель, уходящий изломанным углом вниз. Обожженная покрытая ржавчиной крышка люка с гермоклапаном, закрывающая вход, была открыта. Впереди под ногами лежала кусками заледеневшая грязь красно-коричневого цвета. Кружились крупные снежинки серого снега, и стояла удивительная тишина, только ветер свистел, задувая злую поземку через бруствер. Он поймал ртом снежинку, она растаяла, оставив во рту горький металлический выгоревший вкус. На изгибе траншеи были раскиданы в стороны потрескавшиеся бетонные блоки с вывороченными заржавевшими железными прутьями. Он вскарабкался по блокам к вершине насыпи.

Наверху за бруствером, в десятке шагов от окопа, уткнувшись двумя орудийными стволами в землю, стоял брошенной грудой металла исполинский танк. В его борту, на обожженных бронелистах чуть выше гусениц зияла оплавленная проталина, а сверху на антенне болталась разорванная до нитей и оттого совершенно неразличимая тряпка вымпела. Насыпь бруствера была залита слоем остекленевшей спекшейся земли, а дальше, впереди, сколько хватало глаз, лежала мертвая снежная пустыня, лишенная растительности и следов пребывания человека. Только кое-где холмиками-могилами торчали засыпанные снегом, брошенные остовы сгоревших танков.

Он спрыгнул вниз на замерзшее дно окопа. Завернул за очередной изгиб, где траншея зигзагом уходила на несколько сотен метров вперед, а с другой стороны примыкал лаз, прикрытый железными рельсами сверху. Пришлось встать на карачки и ползти, чтобы протиснуться вперед. С потолка сыпался песок и куски промерзшей глины, где-то под ногами зазвенела проржавевшая консервная банка с забытой ложкой. Над головой замаячило низкое серо-красное небо. Он почувствовал облегчение.

Выпрямился, отряхивая колени от грязи и снега, и тогда его взгляд уткнулся в прорезиненные краги на рыжих от ржавчины застежках, торчавшие прямо перед ним. Это был пулеметчик. Мертвец в серо-белом защитном комбинезоне, наморднике противогаза с гофрой трубы уходящей куда-то в заплечный мешок, сидел лицом к лазу. Вокруг покойника на полштыка в глубину окоп был завален слоями желтых гильз. Желтые цилиндрики, еще не тронутые тлением, смотрелись так неестественно красочно в этом мертвом, покрытом снегом и ржавчиной мире. Он пригнулся, силясь разглядеть лицо, но стекла газозащитной маски были подернуты инеем. Подходить ближе не хотелось. Его замутило, к горлу подкатил приступ тошноты.

Перед глазами проступила старая кирпичная кладка старой церкви. Рядом сидела заплаканная Эмма и платком вытирала капельки пота с его лица.

– Господи, как я перепугалась! – она вытирала ладонью слезы. – Ты жив, ох, слава богу, что ты жив! Я не знала, что делать… Как ты? Погоди, не вставай сразу, осторожнее…

– Я опять был там, Эмма, – смог выдавить из себя он.

– Что же ты видел, скажи? – ее глаза с тревогой ловили его взгляд.

– Поле, большое заснеженное поле, и никого в живых…

* * *

Человеческая волна разбивалась о струи полицейских водометов, откатывалась назад и потом, словно прилив, возвращалась, не в силах устоять против прибывающего потока протестующих. Несколько человек во главе колонн упало, и людская масса, не остановившись, поглотила их, растоптав. Застучали залпы газовых гранатометов, загудели пушки водометов, отбрасывая упругие струи холодной воды на передние ряды.

Несколько отрядов полицейских, воспользовались нерешительностью манифестантов, выстроившись свиньей и, выставив вперед алюминиевые щиты, начали наступать, пытаясь рассечь толпу на части и выдавить с площади. Толпа растревожено загудела, кто-то закричал, другие подхватили::

– ДОЛОЙ!, – многократное эхо взлетело над правительственным кварталом, отражаясь от стен высоких домов. Толпа, казалось, сошла с ума, – МЫ ХОТИМ ХЛЕБА! МЫ ХОТИМ СВОБОДЫ! ДОЛОЙ!

Люди бежали вперед, позабыв страх, кидаясь, словно лемминги в предсмертном помутнении рассудка, на железные скалы полицейских щитов, рассыпаясь под ударами дубинок. Строй металла дрогнул, прогнулся, не выдерживая напора толпы. Несколько десятков вырванных из оцепления полицейских взмыли, подхваченные бесчисленными руками, и тут же исчезли, разорванные обезумевшими людьми.