Лодка за краем мира - [26]

Стени улыбнулся широкой белозубой улыбкой:

– Так то мы были на субмарине и завсегда могли в море нырнуть. А тут что? Того и гляди, рогатая морская черепаха нас своим брюхом расплющит и не заметит. Валы-то какие, Вы поглядите, капитан! Балов семь уже почти, а то и восемь. Уже скоро больше домов будут, что стоят в имперской столице. А там дома-то, дома – целых пяти, а порой и шести этажей!

– Я Вам так скажу, мичман: мне гадалка в молодости сказала, что сколько бы я ни плавал, не потонуть мне. Хотя умру я и не своей смертью, но совсем не на море. Так что, держитесь крепче, Стени! Когда буду на следующую субмарину набирать экипаж, отправлю Вас в училище – будете старшим механиком при машинах, попомните мои слова, – с уверенностью в голосе произнес капитан.

– Эх, капитан, Ваши бы слова, да морскому духу в уши! Или что там в его рыбьей голове есть, – ответил мичман.

В следующую минуту волна, пришедшая с левого борта, с грохотом обрушила водяную лавину на плот, перевернув посудину брюхом вверх. Людей словно спички из коробка выкинуло за борт, разрывая крепкие тинковые веревки. Нехитрая поклажа была вышвырнута стихией в море, вслед людям, словно ее и не было.

Берроуза бросило в мутную темень, наполненную воздушными пузырьками, остатками водорослей и песком. Течение потащило его вниз, в глубину водоворота. Первое чувство, охватившее его, было – преодолеть, вынырнуть скорее, оттолкнуться, наверх, к воздуху, туда, к пусть и невидимому за тучами солнцу. Но пучина упрямо тянула и тянула в глубину, он пытался грести что есть силы в попытке вырваться. С каждым усилием, с каждым гребком кислорода в легких становилось все меньше. Хотелось открыть рот и вдохнуть, но разум останавливал первобытные инстинкты. Сердце, отбивая безумную дробь ударов в висках, готово было вот-вот вырваться из груди. Но спасение не приходило. Казалось, само Великое Небо отвернулось от него, решив отдать водам реки, отделяющей живое от мертвого. Сознание медленно угасало, свет вокруг потемнел, а вместе с ним пропал и грохот шторма.

Вода, словно бы ожидая такого исхода и не желая убить свою жертву немедля, отступила, и в метре над ним показалась серая мгла облаков. Спасательный жилет мягко выдавил своего обладателя на поверхность, сквозь полуугасший разум он сделал вдох, чувствуя как капли дождя падают ему на лицо. Воздух – он мог дышать, и в этом было спасение.

Он не помнил, как и когда к нему подплыл мичман, как он тащил его за веревки спасательного жилета. Не помнил, как Стени вливал ему в горло коньяк из маленькой фляжки, дожидаясь, когда пройдет очередной вал, а следующий еще будет только набирать силу. Он очнулся только, когда шторм уже начал утихать, и предзакатное солнце показалось над морем.

Все, что сумел спросить он мичмана: где плот, матросы? Услышав ответ, он закрыл глаза. Разум погрузился в сон, отказываясь бороться за жизнь. Казалось, безвременье длилось всего лишь минуту.

Пока на его голову не вылился ушат соленой ледяной воды, и его тело не содрогнулось от пронизывающего холода, и он не осознал, что он лежит на твердой поверхности. Потом кто-то незнакомый, со страшным ливейским акцентом, произнес:

– Очухивайся быстрее, каналья! Скажи спасибо, что мы тебя выловили…

* * *

Двое стоявших над ним были одеты в темно-зеленную с красными нашивками форму республиканской береговой охраны. Один из них – мужчина средних лет с аккуратной окладистой бородкой, второй, еще совсем юный безусый матрос, держал в руках пустое ведро. Судя по всему, он и опорожнил только что его содержимое на капитана. Сам Берроуз лежал на железной палубе на полубаке корабля в одной нижней рубашке. Брезентовую куртку и теплый свитер с него, по-видимому, стянули, когда обыскивали. Но самое худшее было, что нигде рядом не было его непромокаемого рюкзака с документами и картами.

Бородатый, заметив, что Берроуз пришел в себя и пытается осмотреться, заулыбался, подморгнул молодому матросу и сказал:

– Ха, говорил я тебе – очухается! Глазами лупает по сторонам, что твоя баба! Там слабых на флот не берут. В общем, ты ему руки-то свяжи покрепче, пока он не сиганул опять за борт. Пусть он тут на палубе полежит полчасика, оклемается на воздухе, а потом тащи его в кубрик, в тот самый, на вторую палубу. Скажи коку, чтобы принес ему чего-нибудь горячего поесть, да выпить. Да проследи, чтобы кубрик надежно был закрыт. А я пойду поговорю со вторым, тот вроде воды поменьше наглотался.

Через полчаса два дюжих матроса подняли под руки Берроуза и оттащили его на нижнюю палубу, в одноместную каюту на корме. Затолкав его в тесное помещение, один из матросов развязал веревки, связывавшие его руки. Ничего не говоря, протянул белую полотняную рубаху и брюки и промычал что-то невнятное, указав на его промокшую робу. Берроуз не стал сопротивляться, переоделся в чистое платье и сел на белую простыню кровати. Его неумолимо клонило в сон, шум волн за бортом убаюкивал. Здоровяк сгреб в охапку его отсыревшую одежду и вышел прочь.

* * *

На следующее утро Берроуз проснулся поздно. За иллюминатором уже светило яркое рассветное солнце. Судя по всему, корабль на который он попал, представлял собой обычный малый фрегат береговой охраны Республики, которые постоянно патрулировали территориальные и прибрежные воды, ловя зазевавших контрабандистов или хитрых рыбаков, любящих рассказывать истории про неисправные компасы и неверные карты побережья. Его размышления прервал щелкнувший засов двери. Вошедший в кубрик юнга принес завтрак и его высушенную рабочую форму. Юноша молча поставил перед ним еду и, казалось, хотел было уходить, но передумал, вытянулся перед ним по стойке смирно и доложил по форме, что после завтрака с ним желает побеседовать капитан собственной персоной, и у него, Берроуза, есть ровно полчаса на сборы. Берроуз ничего не ответил, лишь кивнул головой и, не соблюдая церемоний, стал переодеваться в свой костюм прямо на глазах юнги. Тот, удивленно вытаращив глаза на Берроуза, застыл в нерешительности, потом, будто испугавшись, быстро ретировался из каюты, не забыв, однако затворить дверь и закрыть засов.