Ливонский поход Ивана Грозного - [54]

.

Место, где находилась крепость, представляло весьма печальную картину: всюду валялись громадные кучи тел и земля была обагрена кровью даже ни в чем не повинных женщин и детей. Обозревая побоище, король едва мог удержаться от слез[583]. Он приказал маркитантам похоронить трупы, а солдатам засыпать рвы, которые были проведены во время осады крепости. Он намеревался выстроить новую, чтоб упрочить свое владычество в покоренной стране.

Но по своему обыкновению, дело о постройке крепости, которое он уже сам решил, отдал на обсуждение военного совета, который был созван на следующий день после взятия Великих Лук. Тут обсуждались вопросы относительно дальнейшего хода кампании и приняты следующие постановления: возобновить крепость и не двигаться с места до тех пор, пока постройка ее не будет кончена; королю с армией не идти дальше вперед, а по истечении трех недель возвратиться с добровольцами назад в Польшу; послать только отряд войска на Холм, если там имеется значительная артиллерия, чтоб захватить ее или сжечь эту крепость.

После этого Баторий осмотрел местность и пришел к заключению, что лучше всего возобновить великолуцкий замок на прежнем месте[584]. Общий план крепости король составил сам, а руководство строительными работами поручил архитектору Доминику Рудольфини из Камерина, который приобрел уже известность, как инженер, своим участием в укреплении Канеи на острове Кандии. Ему помогали при возведении великолуцкой крепости Николай Карлини и Андрей Бертони. Сами строительные работы были разделены между венгерскими, литовскими и польскими солдатами[585].

Для охраны строительных работ от неприятеля Замойский избрал место на берегу какой-то речки, на расстоянии одной мили от Великих Лук. Но когда он хотел двинуться туда со своим отрядом, солдаты, принадлежавшие к так называемой черной пехоте, пришли к нему и заявили, что они пойдут только тогда, когда им будет уплачено жалованье. Переговоры с ними Замойского не привели ни к чему, так что он счел необходимым остаться один день на прежнем месте. На следующий день повторилось то же самое. Три раза, по приказанию гетмана, давали барабанным боем сигнал выступать в поход: конница двинулась вперед, но черная пехота не тронулась с места. За войском Замойского пошли только ротмистры со своими отрядами. Прибыв на место стоянки, канцлер позвал их вечером к себе и угрозами стал требовать от них, чтобы они привели пехоту; если они не сделают этого добровольно, то он в таком случае пошлет за нею гайдуков. Слова эти оскорбили ротмистров, и они уехали назад к своим солдатам, говоря, что на них лежит обязанность разделять с ними и хорошую, и дурную судьбу. Кончилось все это тем, что пехотинцы сами явились к Замойскому и просили его простить им эту глупость[586].

Неповиновение воинской дисциплине в литовской армии приняло еще большие размеры. Многие литовские добровольцы уехали сами, без всякого спроса, а литовские паны хотели тайком отправить свои отряды назад, на родину. Ввиду этого король поставил сильную стражу у Суража, которая должна была задерживать всякого, кто не имел пропускного свидетельства. Мало того, 12-го сентября он сам занял со своим корпусом соответственную позицию на торопецкой дороге, на некотором расстоянии от лагеря Замойского. Сделано это было также и с той целью, чтобы лучше было наблюдать за неприятелем, который сосредоточил свои силы у Торопца. Но в каком месте войско его находилось в данную минуту, в точности не было известно. 11-го сентября донесли Замойскому, что значительный неприятельский отряд готовится ударить на его лагерь. Гетман приказал своим солдатам быть наготове, а между тем выслал на разведки отряд в 30 всадников под командой Сверчевского. Последний донес, что на расстоянии нескольких миль вокруг он никого не видел и заметил только вдали на дороге около 300 человек[587].

Казалось, можно было рассчитывать на полную безопасность со стороны неприятеля. Случилось иначе. Князь Януш Острожский выслал 80 человек за фуражом. Отряд наткнулся на 50 человек Татар. Произошла схватка. Татары дали знать своим; те явились на помощь, ударили со всех сторон на фуражиров, отчасти перебили их, отчасти взяли в плен[588]; спаслось только три человека, да и то раненных. То же самое произошло и с отрядом Венгров в 40 человек.

Эта неосторожность солдат сильно разгневала короля. Он призвал к себе ротмистров и разбранил их за нерадение по службе. Он собственными глазами видел, как плохо держат караул солдаты, ложась спать на своих постах, как снимают с себя вооружение, как распускают лошадей и как ослабляют лагерь, удаляя из него телеги. Ввиду этого он увещевал офицеров наблюдать внимательнее за своими подчиненными, сохранять тишину ночью и посылать за отправляющимися на фуражировку прикрытия из отрядов по 1000 человек[589].

^{Доспех польского шляхтича XVI–XVII вв.}

Желая узнать, что это было за московское войско, которое разбило вышеупомянутые отряды фуражиров, Баторий отправил несколько сот Поляков и Венгров, под командой Филипповского и Барбелия, присоединив к ним 500 гайдуков и запретив посланным вступать в битву с неприятелем, пока они не получат особенных инструкций