Ливия, или Погребенная заживо - [90]

— Помните послание кариатид? — спросил он, грозя пальцем смущенному консулу и забираясь в его машину. — Девушка должна всегда выглядеть немножко беременной.

Это было избитое выражение, когда-то введенное в оборот Блэнфордом, полюбившееся ему и застрявшее в памяти.

— Ну, дорогой Феликс, — сказал он, — смотри в оба, ничего не пропусти.

Итак, они катили сквозь сладкие ароматы вишни и шелковицы; время от времени слева из темноты поднимался сияющий акведук и опять растворялся в зелени. Им было слышно, как река скрежещет зубами внизу — справа от них. Потом показался левый поворот, который обычно приводил их прямо к мосту, но сейчас тут стоял полицейский с постной физиономией, проезд был перекрыт белым заграждением. Сделав вид, будто направляются к Узу, они проехали мимо, даже махнули полицейскому, но на самом деле поехали вдоль прохладной платановой аллеи, пока не появилась осевшая дорога, и отсюда они двигались осторожнее, до оливковой рощи, венчавшей возвышенность. На автомобиле дальше ехать было невозможно, и они побрели пешком по сланцевым осыпающимся склонам, среди колючек каменного дуба и терна. Вечером ориентироваться было гораздо труднее, чем днем.

Гора вблизи выглядела, как буйные заросли с тропинками и выжженными прогалинами; но впереди сиял свет, и это был отличный ориентир, так они и продвигались, пока в какой-то момент, ошарашенные, точно актеры, нечаянно вышедшие из-за кулис на сцену, они не набрели на дренажную штольню, у первой арки. Отсюда начинался пологий спуск на вершину акведука с глубокой — в метр — круглой выемкой — по этому воздушному каналу в римскую эпоху текла весенняя вода Вера, отводившаяся в город Ним. Здесь они и расположились (совсем как птички на каком-нибудь высоком дереве), упершись локтями в край выемки, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим внизу, в пиршественной зале. Идея насчет театральных биноклей была поистине гениальной. Биноклями, когда-то купленными для выездов в марсельский оперный театр, в последнее время практически не пользовались, и вот пожалуйста — пригодились. Теперь они были наставлены на Оберж, и, как обещал Катрфаж, благодаря им была отлично видна половина огромной столовой, часть которой выходила на веранду.

Действо уже началось, отмеченное налетом придворных формальностей. Мужчин, приехавших без дам, встречали в уличном павильоне, потчуя их по распоряжению принца аперитивами — похоже, украшенными шпанскими мушками. Катрфаж подумал именно о них, выпив залпом свою порцию обжигающего бесцветного напитка. Вечером гости выглядели еще нелепее, чем днем. Все в черных костюмах, слишком тяжелых для лета, в душивших их галстуках и огромных перстнях, сверкающие бриолином на непривычно расчесанных волосах. На этом этапе чаровниц еще не было. Наконец, все собрались, и принц повел гостей, словно крикетную команду, в Оберж, который пока пребывал почти в полной темноте — лишь изредка вспыхивал то тут, то там огонек свечи, выдававший, что идут последние приготовления. Принц держал в руке позолоченную мухобойку с длинным белым хвостом из конского волоса. Нечто вроде дирижерской палочки. Мухобойкой он стукнул в закрытые двери Обержа, и они распахнулись. В сей же миг вся столовая осветилась, и гости издали радостный вопль. По сценарию справа от каждого гостя должна была восседать обнаженная жрица любви! Дамы уже заняли свои места, они хлопали в ладоши и визжали с жеманством настоящих леди, мужчины в черных костюмах ринулись к столу, ища свои места по разложенным именным карточкам.

Да, принц не упустил ничего. Констанс хохотала без умолку, вылавливая биноклем то одну, то другую сценку. Мужчины, как представители более достойного почестей сильного пола, усаживались в похожие на троны кресла с высокими позолоченными спинками, дамам же были предложены обитые бархатом табуреты, на каких обычно сидят пианисты. Принц занял место во главе стола, как положено хорошему хозяину. За его креслом стояли трое облеченных особым доверием слуг, одетых в великолепные красно-золотые ливреи с зеленой отделкой. Один — официальный дегустатор, впрочем, на этот вечер освобожденный от своих обычных обязанностей; двое других, стоявшие по бокам, держали на согнутых руках благородных соколов в колпачках. Высокий ранг принца требовал присутствия сокольничих, так как соколы принца все равно что волынка при шотландском аристократе. Обед начался с обрывистых бесед, хлопанья пробок и ожидания… в общем, немного напряженно, несмотря на горячительные аперитивы.

Ну просто робкие питомцы воскресной школы, а не взрослые мужчины.

— Полагаю, скоро они осмелеют, — сказала Констанс, обернувшись к остальным. Сцена поражала богатством и разнообразием реквизита и очарованием. При свете свечей женщины выглядели великолепно, их пышные формы вполне соответствовали предъявленным требованиям.

— J'aime les grands balcons arrondis,[202] — произнес между тем принц, возможно, подразумевая достоинства прелестниц. В Оберже действительно, были дивные балконы: большие, округлые, украшенные свежими фиалками и драгоценностями, благоухающие сотнями экзотических ароматов. Веселье разгоралось медленно, что обычно для обеда, где особое внимание, естественно, уделено превосходной кухне. И это пиршество не было исключением. В конце концов, гости были французами, истинными гурманами, умеющими, к тому же, вести непринужденную беседу, наслаждаться общением. Даже самые неотесанные были прирожденными ценителями