Ливия, или Погребенная заживо - [56]

На каминной полке лежала пачка школьных тетрадей. Под кроватью стоял белый ночной горшок, разрисованный розочками. Всю середину комнаты занимали столешницы на козлах с привинченными лампами, наверное, на таких же архитекторы делают свои подробные чертежи — или что-то похожее на сооружения, где раскладывают обои, прежде чем нанести на них клей. В маленькой нише рядом с распятием — бутылка виски и несколько бутылочек с минеральной водой. В комнате пахло сыростью. Дом находился на теневой стороне улицы, и сюда никогда не заглядывало солнце. На всем — толстый слой пыли, туалет (и там же душевая кабинка) был в безобразном состоянии: на полотенцах пятна бриолина и почему-то губной помады. Оттуда жутко воняло. Куда ни глянь, метины от сигарет — даже на раковине коричневое пятно. Странно, как еще до сих пор обходилось без пожара. Катрфаж налил теплое виски и пододвинул гостю неудобный стул.

Однако Блэнфорд предпочел, стоя, рассматривать списки тамплиеров с предполагаемыми датами смерти, и повеселевший Катрфаж с гордым видом следил за его взглядом.

— Нам удалось проследить судьбу каждого, — сказал он, — и мы точно знаем, что они очень надежно спрятали свои сокровища, ни Филиппу, ни его казначею Ногаре, проводившему расследование, они не достались. Вот почему все так затянулось. Тамплиеры готовы были признаться в чем угодно, но о тайнике — ни слова. Из документов ордена — смысл некоторых, кстати, весьма темен — мы узнали, что пятеро неведомых рыцарей были посвящены в тайну. Но кто? Однако у нас есть ниточки, которые должны вывести куда надо.

Умолкнув, он залпом осушил стакан и громко закашлялся. Умиравший от любопытства Блэнфорд стал спрашивать о том, о сем очень осторожно, и вдруг выпалил:

— А Ливия думает, будто вы нашли тайник — в каком-то имении или в склепе, или в часовне, но там было пусто. Сокровище давно украли…

И тут Катрфаж явно занервничал: болезненно-бледное лицо, дрогнув, мучительно напряглось.

— Ливия ничего не знает! — хрипло крикнул он, плюхнувшись на кровать. — Что бы ни говорили цыгане, всё вранье. Пока еще я ничего не нашел. Однако в Провансе полно разрушенных часовен и пустых склепов, уничтоженных во время разных религиозных смут. Но пока — ничего похожего на сад «Жезлоносца Святого Людовика», где платаны были бы посажены особым образом: четыре по углам квадрата, и пятый — посередине. Как в рощах возле древнегреческих храмов. Нет, тайник пока еще не удалось отыскать.

Блэнфорду стало неловко за свою выходку, главным образом оттого, что он сразу почувствовал: Катрфаж скорее всего врет. Или врет Ливия? Как бы там ни было, его это не касается, ни к чему, чтобы маленький клерк решил, будто ему не верят, будто его ни во что не ставят, не доверяют его словам.

— Прошу прощения, — сказал Блэнфорд, — не мое это дело, и я не должен был повторять всякие сплетни.

Тем не менее, волнение Катрфажа было слишком очевидным, и Блэнфорд не мог не думать о словах Ливии, она рассказала о сплетне случайно, отнюдь не желая посмеяться над клерком или выдать чужую тайну.

— Мы отыщем сокровище, — произнес Катрфаж, и глаза на бледном от нервного напряжения лице злобно сверкнули, — это будет день великой радости.

Блэнфорд отвернулся к стене, увешанной списками казненных тамплиеров, и как раз в это мгновение первые лучи солнца коснулись противоположной стороны улицы, отчего едва заметные оттенки желтого и розового проникли в грязную комнату, словно это был сигнал из таинственного и многоликого прошлого.

Имена умерших сверкали как бриллианты, как угольки, все еще тлеющие в золе минувших столетий. Они медленно, одно за другим, отзывались в памяти, окутанные смертной тишиной, уснувшие в колыбели молчания. Мертвые рыцари под пестрыми знаменами! Ренье де Ларшан, Рено де Трамбле, Пьер де Торвиль, Жак де Молэ, Гуго де Перо, Жан дю Тур, Жофруа де Гонневиль, Жан Тельефер, Жан Л'Англэ, Бодуэн де Сен-Жюст. Все они — достояние истории, все стали жертвами слепого случая, алчности и фанатизма эпохи беззакония.

— Интересно, в чем они были виноваты, — вслух произнес он, скорее размышляя, чем ожидая ответа.

Его взгляд вновь пробежал по знаменитым фамилиям, задерживаясь то на одной, то на другой, смакуя таинственность их трагичной и безвременной гибели от голода, пыток или на кострах инквизиции. Эту загадку едва ли возможно разгадать; и однако же она до сих пор не дает покоя историкам.

Катрфаж в задумчивости присел на край кровати, подавшись вперед — так ему проще было следовать за мыслями Блэнфорда, которые он старался угадать. Лицо у него раскраснелось, его вновь охватило возбуждение; к тому же он здорово перебрал, и теперь алкоголь начал действовать.

— В чем они были виноваты? — повторил он громким надсадным голосом, столь непохожим на свой обычный, что Блэнфорд обернулся и с любопытством на него уставился.

— Да, в чем? — отозвался Блэнфорд.

Катрфажа окончательно развезло, но он встал, пошатываясь и едва не плача:

— В ереси. Это же величайшая ересь, какой не знал мир, — со слезами в голосе произнес он и, стиснув кулаки, поднял их над головой, будто бы угрожая всему миру, словно это он сам стоял на высоком костре и, чувствуя, как пламя охватывает его ноги, твердил, что истинна та вера, которая противоречила всем канонам и представлениям его эпохи.