Ливиец - [44]

Неофициальной метрополией планеты считалось Пятиградье – пять довольно крупных городов, расположенных по краям огромной, тридцать километров в диаметре, котловины с несколькими озерами. Эту территорию отвели под плантации арнатов, плодового дерева, мутировавшего естественным путем в меркурианских условиях из черной виноградной лозы. Гибкий стебель превратился в мощный толстый ствол с вытянутыми шатром ветвями, ягодные грозди – в большие, величиной в два кулака плоды пурпурного цвета, листья тоже увеличились, порозовели и обрели иную форму, сходную с пятипалой человеческой рукой. Но цикл плодоношения остался прежним; будто сохраняя память о земной прародине, арнаты созревали раз в шесть с половиной коротких меркурианских лет.

Названия городов, окружавших Долину Арнатов, писались только на древней латыни: Sator, Arepo, Tenet, Opera, Rotas. Легенда гласит, что так их назвал один из видных модераторов, формировавший местный ландшафт и, видимо, увлекавшийся палеолингвистикой. Пять слов являлись латинской фразой, которая переводилась так: «Сеятель Арепо с трудом держит колеса». То был древнейший суперпалиндром, который, если записать слова в виде квадрата

S a t o r

A r e p o

T e n e t

O p e r a

R o t a s,

читался четырьмя способами – слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх. Из-за этих чудесных свойств «формуле Sator» в Pax Romana приписывали магическую силу; считалось, что она защищает от зла и недугов и дарует счастье.

Так ли это на самом деле, знал, пожалуй, лишь сеятель Арепо; к тому же Меркурий, если понимать под этим именем не бога, а планету, к Римскому миру не относился. Тем не менее, невзирая на просвещенные времена и абсолютное отсутствие болезней, в пору плодоношения арнатов в Пятиградье собиралось от двух до трех миллионов гостей, желающих разжиться толикой счастья. А заодно – поучаствовать в традиционном карнавале, поплясать, пообщаться с друзьями и испить хмельной арнатовый сок не из бутылки, а прямо с дерева.

Тави на этом празднестве никогда не была и сейчас, сидя на балконе гостевого дома, любовалась розовым морем древесных крон, синими озерами, хрустальными башнями Сатора и Арепо и приближавшейся к нам карнавальной процессией. Балкон, имевший форму чаши, затеняли ветви с сочными пурпурными плодами, а с высокого склона, на котором террасами поднимались дома приезжих, было видно, как пестрое нескончаемое шествие, извиваясь змеей среди арнатовых рощ, озер и живописных скал, ползет все ближе и ближе к Арепо. По традиции действо начиналось в Саторе, лежавшем у восточных гор Дневной Стороны, затем пешие шеренги в фантастических костюмах, всадники, плясуны, оркестры, гравиплатформы с живыми картинами и всякими редкостями вроде инопланетных зверей и необычных механизмов двигались на юг, к Арепо, там поворачивали на запад, шли к Тенету и равнинам Ночной Стороны, затем – на север к Опера, на северо-восток к Ротасу и на юго-восток снова к Сатору. Путь, по которому карнавальное шествие обходило равнину, составлял девяносто два километра, преодолеть которые при пониженном тяготении Меркурия было нетрудно за три-четыре дня. Гости могли присоединиться к процессии, петь, танцевать, показывать фокусы или развлекаться зрелищем проходящих мимо толп, попивая арнатовый сок на балконе. Второй вариант, избранный нами, не исключал возможности склониться к первому в любое время.

Но мы еще не наговорились. Егор еще не рассказал о битве народов на Каталаунских полях, Саймон еще не поведал о тайнах Воронки и Рваного Рукава, я еще не спел ни боевой ливийской песни, ни гимна в честь Хатор, владычицы любви, а девушки еще не выслушали нас, не восхитились и не осыпали героев знаками внимания. Пусть человечество достигло звезд и угнездилось в тысячах миров, пусть победило смерть, страшнейшую из бед, пусть познало прошлое не через книги и древние руины, а наяву, пусть, пусть!.. Но в чем-то жизнь не изменилась – в том, например, что мужчины жаждут одобрения прекрасных женщин. Подвиги – ради них, острое слово и умная мысль – ради них, и этот праздник под темным меркурианским небом, эти песни, смех, фонтаны огня и пьянящий сок – все это тоже ради них.

За столом нас было семеро – трое мужчин, три женщины с Тоуэка и Павел, таинственный приятель Саймона. Несомненно мужчина, но настолько странный, что я не мог определить, с какого мира он явился. В Галактике не существует миров, где люди подвержены старости, а он был стар – не в смысле прожитых им лет, а по тому, как износилась телесная оболочка. Кое-кто из нас – скажем, те же Гинах, Илья и Давид – предпочитают возраст зрелости, зримой зрелости, когда на лице пролегают первые морщинки, но у Павла они были не первыми. Сообразуясь со своим опытом историка, общавшегося с людьми прошлых эпох и видевшего старцев, я дал бы ему лет пятьдесят или немного больше. Он был на редкость низкорослым, сутулился при ходьбе и явно не отличался красотой: серые водянистые глазки прятались под нависшими бровями, нос бесформенный, маленький рот со слишком пухлыми губами и большие залысины на лбу. Волосы, даже брови, будто припорошены снегом – я не сразу догадался, что это не ухищрение косметики, просто он начал седеть.