Литургические заметки - [32]

Можно полагать, что переходу на «тайное» чтение литургийных молитв способствовало также, попросту говоря, нерадение священства. Тут имело влияние еще и то обстоятельство, что молитва священника делала большой перерыв в пении. Мы и теперь, «декламируя» разговорной речью длинные молитвы, например, на Водоосвящении или при Венчании, последние слова их возглашаем распевно, чтобы воссоздать тон и вообще песенный стиль Богослужения. В литургии молитвы выпали, остались только распевные наши так называемые «возгласы»... Надо признать, что литургийные молитвы святителя Василия Великого действительно непомерно многословны для всенародного чтения. Молитвы святителя Иоанна Златоуста примерно в три раза короче. Не из этого ли сопоставления и пошло предание, что Златоуст «сократил» литургию святителя Василия? Как будто этим «сокращением» он хотел отнять всякий повод к переходу на «тайное» чтение этих молитв.

Как бы ни объяснять нам теперь это все исторически — факт тот, что сегодня у нас есть Евхаристия для священника, но нет Евхаристии для народа. Для народа осталось только Причащение, приготовленное тайно в закрытом алтаре... А ведь само это слово «литургия» значит — общее дело, общественное Богослужение. У нас это общее дело совершает один священник, возглашая для народа какие-то обрывки молитв Евхаристии. Народ же только присутствует, слушая не молитвы, а пение, искусственно растягиваемое со специальной целью — заглушить молитвы, которые читает священник. Священник при этом не может освободиться от горького «подсознания», что дивная красота этих молитв скрыта от молящейся церкви... Притом же сосредоточенное чтение одних слов, когда в это же самое время хор (а то и народ) поет другие слова — для священника очень трудно; и он постоянно боится, как бы пение не закончилось раньше его чтения, как бы не очутиться ему в тягостной паузе. Выходит, таким образом, что наша литургия неполная не только для народа, но и для самого священника. «Иже общия сия и согласные даровавый нам молитвы», — читает секретно от на рода священник на Третьем антифоне; нет, неправда — это у нас уже не общие молитвы. И ведь кроме одной действительно тайной, личной молитвы священника в начале Херувимской — все литургийные молитвы составлены во множественном числе: мы... Кто же это мы, когда я сам себе читаю и только сам себя слушаю?

Мы говорим: литургия Златоуста. Но Златоуст ужаснулся бы, услышав свою литургию в положении нашего мирянина. Златоуст записал (привожу начало евхаристического канона в вольном русском переводе):

Достойно и праведно

Тебя воспевать,

Тебя благословлять,

Тебя хвалить.

Тебя благодарить,

Тебе поклоняться

 на всяком месте владычества Твоего.

Ибо Ты еси Бог

Неизреченный,

Недоведомый,

Невидимый,

Непостижимый,

Вечный,

Неизменный — Ты,

и единородный Твой Сын,

и Дух Твой Святый.

Ты привел нас из небытия в бытие,

и отпадших нас — восставил опять,

все сделал,

доколе нас на небо возвел

и даровал нам Царство Твое будущее.

За все это

Благодарим Тебя,

и единородного Твоего Сына,

и Духа Твоего Святаго —

за все, что мы знаем,

и чего не знаем,

за явные и тайные благодеяния Твои,

бывшие над нами.

Благодарим Тебя и за службу сию,

которую Ты изволишь принимать из наших рук,

Хотя Тебе предстоят

бесчисленные множества

архангелов и ангелов,

херувимы и серафимы,

многоочитые, окрыленные,

которые победную песнь поют,

воспевают, взывают, говорят:

«Свят, Свят, Свят Господь Саваоф»...

    Из всего этого Златоуст услышал бы у нас только возглашение священника из закрытого алтаря: «Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще»... Оторванное от текста придаточное предложение. Не может быть никакого сомнения, что Златоуст не примирился бы с такой нашей нелепостью. Она должна быть исправлена. Но как это сделать?

41

 ...Из закрытого алтаря раздается возглас священника, и всегда в этом чувствуется что-то неладное. Все равно, как если бы разговаривать с гостем, крича из другой комнаты. Почему затворился священник от нас, молящейся церкви? Почему он произносит только оборванные концы фраз? Говорят, что он читает молитвы от нашего имени в то время, пока поют. Но зачем он скрывает от нас наши молитвы?

Священник затворился, а церковь осталась в распоряжении певчих. Им дела нет до священника, они поглощены исполнением какой-нибудь «Милости мира». Это — унылая или бравурная композиция, неестественно растянутая и кудрявая, с многократными повторениями слов... Трудно сказать что-нибудь об идейном содержании этой музыки; ее практическое назначение — как-то заполнить время «тайных» молитв священника. Он уже закрыт иконостасом, теперь надо заслонить еще какими-нибудь звуками секретные его молитвы. Регенту приходится терпеть его «возгласы», после которых приходится снова задавать или менять тон, так что после слов священника следует сначала не пение, а какое-нибудь там «си-соль-ми-си-ре-фа-ре-си», — и только после этого уже наконец «аминь». До сих пор с мучением вспоминаю, как в Смоленске будничный регент произносил при этом не названия нот, например, не «до-ля-фа», а громко возглашал: «у-лю-лю»...

Считается, что никак нельзя петь ничего «простого». Считается, что всякий раз нужно непременно менять «номера» и петь что-нибудь «новенькое». Ужасные провинциалы эти певчие, даже и в столицах... Так они загораживают своим пением от народа Евхаристию, молитвы которой в это время читает загороженный еще иконостасом священник. А народ мается от незнакомой, обычно к тому же и плохой или плохо исполняемой музыки. Кто старается уединенно молиться, кто размышляет о домашних делах, а кто и поворачивается уходить... И это — центральный момент Евхаристии! Если сумели мы так испортить свою литургию — то надо ли удивляться постигшим Церковь испытаниям?