Литума в Андах - [60]

Он пробыл в Кенке три дня, получил от моего отца список заказов и рано утром выехал из деревни. А на следующий день в деревню вернулся с горных пастбищ один из наших пастухов и сказал, что на крутом повороте дороги, ведущей в Паркасбамбу, фургон Сальседо свалился в пропасть: с края обрыва можно было видеть на дне ущелья его обломки.

Наши люди все там обыскали, нашли колеса, рессоры, какие-то мятые жестянки, кузов, детали мотора. Но нигде не было тела Сальседо. Обшарили весь склон, думали, он вывалился из грузовика, но тоже ничего не нашли. Не обнаружили и следов крови ни среди обломков, ни среди камней вокруг. Может быть, он успел выскочить из машины, когда почувствовал, что не может удержать ее на дороге? «Так оно, наверно, и было, – решили все. – Выпрыгнул, а потом его подобрала какая-нибудь машина, и сейчас он уже в Паркасбамбе или Уанкайо, приходит в себя от испуга».

На самом же деле он нашел прибежище недалеко от Кенки, в старых пещерах той самой горы, с которой свалилась его машина. Эти пещеры похожи на пчелиные соты, а стены у них расписаны рисунками древних людей. И вот он начал злодействовать, потому что окончательно превратился в пиштако. Он выходил по ночам на дорогу, прятался под мостом или за деревом и подкарауливал припозднившихся пастухов, погонщиков, крестьян, которые везли урожай на рынок или возвращались с ярмарки. В темноте он неожиданно возникал перед путником, будто с неба падал, из глаз его сыпались искры. Огромная фигура в развевающемся пончо наводила ужас. И он спокойно уводил обомлевшую от страха жертву в пещеры, где в темных и холодных норах и закоулках у него хранились хирургические инструменты. Там он разрезал, свою добычу от заднего прохода до рта и начинал еще живую поджаривать над тазом, куда стекал жир. Потом отрезал голову, чтобы из кожи лица сделать маску, разрубал тело на куски, перемалывал кости и готовил из них сонные порошки. Много народу там пропало.

Однажды он подкараулил скототорговца Сантьяго Каланчу, когда тот возвращался в Кенку из Паркасбамбы с чьей-то свадьбы, но не повел его к себе, а сказал, что если Каланча хочет сохранить свою жизнь и жизнь близких, то должен привести к нему одну из своих дочерей, и она будет жить в пещере как стряпуха.

Нечего и говорить, что Каланча, хотя и поклялся отдать дочь, вовсе не собирался выполнять требование пиштако. Он заперся в своем доме, вооружившись мачете и кучей камней, готовый дать отпор Сальседо, если тот заявится к нему. В первый день ничего не случилось, во второй тоже, и первые две недели прошли без всяких происшествий. А на третью неделю, во время грозы, в крышу его дома ударила молния. Сам Каланча, его жена и все три дочери сгорели. Я видела их обугленные скелеты. Да-да, почти так же погибла мать Дионисио. Этого я, правда, не видела сама, говорю, как рассказывают. Ну так вот. Когда промокшие соседи растерянно толпились вокруг пожарища, то сквозь завывание ветра и удары грома до них донесся хохот. Со стороны пещеры, где жил Сальседо.

И когда в следующий раз пиштако потребовал, чтобы ему прислали девушку в стряпухи, жители посовещались и решили повиноваться. Первой пошла к нему моя старшая сестра. Вся наша семья и многие другие семьи провожали ее до самого входа в пещеру, все ее благодарили, молились за нее, и много слез было пролито при прощании.

Он не выпотрошил ее, как это случилось с моим двоюродным братом Себастьяном, хотя отец, между прочим, заметил, что было бы совсем неплохо убрать у нее немного жира. Сальседо сохранил ей жизнь и сделал своей помощницей. Но сначала он над ней надругался: опрокинул на сырой пол пещеры и пронзил своим штопором. Стоны и крики моей сестры в эту ее брачную ночь были слышны во всех домах Кенки. А потом она потеряла волю и жила только для того, чтобы угождать своему господину и повелителю. Варила его любимую кашу из картофельного крахмала, вялила, солила и жарила куски мяса, которые он вырезал из своих жертв, они ели его с вареной кукурузой, помогала подвешивать приведенных людей на крючья, вбитые в стены пещеры, – так было легче собирать жир в медные тазы.

Моя сестра была первой, а после нее много других девушек приходили в пещеру, чтобы стать стряпухами и помощницами пиштако. Кенка превратилась в его вотчину. Мы платили ему подать едой. Еду оставляли у входа, туда же приводили девушек. Нам пришлось смириться и с тем, что время от времени исчезал один-другой житель нашей деревни, которого Сальседо уводил к себе, чтобы пополнить запасы продовольствия.

Пока не появился отважный принц, вы говорите? Не было никакого принца, а был чернявый объездчик лошадей. Кто уже знает эту историю, может заткнуть уши или выйти. Так вы считаете, стоит освежить ее в памяти? Она поднимает настроение? Доказывает, что на всякую гадину найдется рогатина?

Носатый Тимотео прослышал про то, что случилось в Кенке, и пришел к нам из Аякучо, чтобы встретиться в пещерах с пиштако и сразиться с ним. Тимотео Фахардо его полное имя. Я знала его очень хорошо, ведь он стал моим первым мужем, хотя мы так и не обвенчались. Разве может простой смертный победить это дьявольское отродье, говорили ему. Мой отец тоже отговаривал его, когда тот со всем уважением сообщил, что собирается идти в пещеру, отрубить голову пиштако и освободить деревню. Но Тимотео стоял на своем. Никогда больше я не видела таких храбрецов. Он был крепкий, хорошо сложенный, только вот нос сильно выдавался. И он умел раздувать и сжимать ноздри так, что казалось, он разговаривает ими. Этот нос и сослужил ему добрую службу. «Я смогу сделать то, что задумал, – говорил он со спокойной уверенностью. – Я знаю, как подойти к нему, чтобы он меня не заметил, вот рецепт: зубчик чеснока, крупица соли, корочка сухого хлеба, катышек ослиного навоза. Да еще надо, чтобы перед тем, как я войду в пещеру, на меня помочилась девственница, вот сюда, где сердце».