Литра - [22]
Зато герой-дворянин все время думает о народе. Что такое «народ» в русской литературе? Это крестьянство. Крестьянство живет правильной и праведной жизнью. Потому что: 1)крестьянство — это большинство населения, а большинство всегда право; 2) крестьянин ближе к природе, природа облагораживает, а цивилизация портит; 3) крестьянин трудится, а дворянин или служит неизвестно чему и зачем, или не работает вообще; 4) крестьянство создало свою, народную культуру, а дворянская культура наполовину нерусская, молодая и с сомнительными «идеями»; 5) крестьяне верят в Бога не головой, а сердцем, именно в крестьянской среде живо истинное, чистое, по-детски наивное христианство; 6) крестьянин — кормилец, основа существования государства вообще и отдельно взятого дворянина в частности. Ну и так далее. Поэтому совестливый герой русской литературы постоянно испытывает чувство вины перед народом, стремится приобщиться к крестьянской жизни (это называется «припасть к живительным истокам»), а то и вовсе уходит «в народ». В слиянии с народной жизнью находят спасение герои Толстого и Достоевского.
Чехов порвал с этими традициями. Никакой вины он испытывать не мог, потому что не был потомственным дворянином, а был сыном мелкого лавочника и внуком крепостного. Нет чувства вины перед народом — нет его идеализации.
Его герои по уши погружены в быт, причем независимо от сословия. Их жизнь — это борьба с засасывающей силой житейского болота, за то, чтобы оставаться Человеком в любых условиях, чтобы сохранить веру в высшее предназначение вопреки пошлости. Если вы еще не читали, то очень скоро прочитаете маленький рассказик «Студент». Студент духовной академии на страстной неделе возвращается с охоты домой. Наступает вечер, холодает, сиротливые поля, пустые огороды, нищета, черные избы — и дОма ждет его такая же бедность, голод, холод. Беспросветность и страдание — вечные спутники человека. По дороге он останавливается для разговора с двумя простыми женщинами. Почему-то ему вспоминается евангельский рассказ об отречении Петра от Учителя в ночь Его ареста. Ему кажется, что ничего с того времени не изменилось: ни холод, ни человеческая низость и жестокость — они вечны. Он пересказывает легенду об отречении Петра и его раскаянии — и видит слезы одной женщины, невыразимое сострадание другой. Студент прощается с ними и идет домой. И вдруг — вопреки всему — ощущает радость в своей душе. Нет, не голод, не страх, не предательство управляют человеческой жизнью, — а сострадание, милосердие, раскаяние, любовь!
Великие предшественники Чехова писали романы. Поэтому до сих пор считается, что писатель высшей квалификации — это автор романов. Или хотя бы одного. Чехов не написал ни одного романа. И даже не собирался. Его проза — это короткие рассказы, изредка повести.
Но все вместе они составляют огромный, смешной и печальный роман о жизни, о людях, о России. Художественный мир Чехова населен персонажами разных званий, сословий, характеров, охватывает и столицы, и провинциальные города, и деревню, и помещичьи усадьбы, и земские больницы, и университеты, и ремесленные мастерские. Герои Чехова — люди, ощущающие неудовлетворенность своей жизнью, чувствующие собственную слабость и нерешительность, свое несовершенство по сравнению с необъятной прекрасной землей, на которой они живут. Мелочность, бесцельность человеческого существования и величие прекрасного мира — основа того конфликта (противоречия), который заставляет страдать и томиться чеховских героев. Проза Чехова прозрачна, глубока, беспощадна в изображении мелочей жизни, пронизана тоской по смыслу жизни, красоте и вере.
Новаторской стала и драматургия Чехова. Он нарушает сценические традиции, отказываясь от динамичного сюжета, от интриги (основного сюжетного узла, пружины действия), от открытого столкновения героев. Герои Чехова больше чувствуют и разговаривают, чем действуют. Такая драматургия потребовала нового, психологического театра, в котором большое значение приобретают сценические решения режиссера.
Творчество Чехова завершило XIX век, вобрав достижения предшествующей русской литературы. Творчество Чехова открыло XX век, создав новые возможности для изображения жизни и выражения авторского отношения к ней. Это и знаменитый «подтекст», позволяющий сказать многое немногими словами. Текст и подтекст обычно сравнивают с айсбергом: на поверхности видна лишь одна восьмая, а семь восьмых скрыты под водой; так же соотносятся текст и смысл. Это и искусство психологической детали, и музыкальность авторской интонации, и красота композиции, и убеждение, что человек безмерно сложен и не состоит из «положительных» и «отрицательных» качеств, которые можно посчитать и взвесить.
«Звонок не для вас, а для учителя!»
Здесь можно было бы поставить точку. С одной стороны, я задачу выполнил, рассказал, как мог, о самом трудном: о старых писателях и старинных книгах, написанных сто, двести и даже больше лет назад.
С другой, сто лет назад литература не закончилась. И обрывать ее жизнь на Чехове несправедливо. В чем-то литература последнего века проще, потому что понятней, в чем-то труднее, потому что усложнился ее образный язык. Для того чтобы понимать этот язык, недостаточно простого умения читать, то есть складывать буквы в слова.
Сразу скажу, чего не будет в этой книжке. В ней не будет рассказов о военных подвигах и описаний великих сражений. В ней не будет биографий великих полководцев.Военные подвиги совершаются на грани жизни и смерти. Если солдат или офицер оказались на этой грани, это значит, что его командиры совершили ошибку. Если солдат закрывает своей грудью товарища, он, конечно, герой. Но кто-то виноват в том, что оба они оказались под пулями противника. Изнанка подвига — чья-то халатность, трусость или дурость.О великих битвах и великих полководцах написано много и подробно.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».