Литерный А. Спектакль в императорском поезде - [30]

Тут остановимся, отложив развязку на потом.

Странная кульминация…

В этой сумбурной пьесе много непонятного, непоследовательного, труднообъяснимого. Но самая интригующая загадка — эпизод с Крымовым. Не эпизод, а прямо-таки детективная история.

Скажем прямо: в самоубийство Крымова по мотивам офицерской чести мы не верим. Самоубийства на почве воинской, дворянской или иной корпоративной чести — явление общественное, они определены неписаным законом, как харакири для самураев. В истории России не было времени более погибельного для офицерской чести, чем семнадцатый год. Всеобщее нарушение присяги, унижения, поражения… Что же, наблюдаем ли мы волну самоубийств? Ничего подобного. Есть отдельные трагедии доведённых до отчаяния офицеров, нет общественного явления. И заметьте: ни один генерал не покончил с собой по вышеуказанным мотивам. Вот Корнилов, герой, человек благородства и чести, за полгода дважды нарушил присягу: сначала присягу царю, потом — присягу Временному правительству. И рука его не потянулась к револьверу.

Может быть, Крымов — особенно щепетильный в вопросах чести, чувствительный, совестливый человек? Едва ли. Всё, что рассказывают о нём мемуаристы, всё, что отразилось в его собственных приказах и донесениях, заставляет представить другой характер. Крымов умён, решителен, нескрываемо амбициозен, он карьерист, способный на большой риск ради продвижения по командной лестнице. Более того, он жаждет не только чинов, но и власти. Ещё до войны, будучи полковником, он деятельно участвовал в административных интригах и политических полузаговорах, сплетаемых вокруг Главного управления Генерального штаба. Осенью 1916 года он замечен в кружке Гучкова, причём как наиболее решительный сторонник военного переворота и свержения Николая; он не отвергает даже возможности цареубийства. Перед нами образ заговорщика, целеустремлённого честолюбца, который использует все возможности победить, прежде чем погибнет.

А может, самоубийство Крымова объясняется страхом суда и наказания? Однако ж чего ему было бояться? Беззубое Временное правительство могло только пугать стальными словесами («суд революционного народа», «чрезвычайная комиссия по расследованию преступлений»), за которыми скрывалась ватная реальность. Никто из политических противников этой власти не был серьёзно наказан: даже большевики, обвинённые в мятеже и прямо в шпионаже, спокойно провели съезд своей «запрещённой» партии в разгар следствия по их делу под носом у Временного правительства за месяц до корниловского выступления. Сам Корнилов и все арестованные вместе с ним соратники будут содержаться в мягких, как бы домашних условиях в здании Быховской женской гимназии под охраной влюблённого в них караула текинцев. Об этом Крымов, конечно, знать не мог, но и оснований предвидеть жестокую кару у него не было. Опять-таки Корнилов, «враг народа и революции», не застрелился же. А Крымов всегда мог прикрыться извечным военным «Я только выполнял приказ».

Но суть интриги даже не в этом. А в том, с чего это Александр Михайлович бросил войска в двух шагах от Петрограда и помчался сломя голову (дурной каламбур!) в Зимний, к Керенскому? А перед этим целые сутки провёл в бездействии — это в такое время, когда не сутки, а часы могли решить всё?

Задумался? Усомнился? Испугался?

Такие слова — не про Крымова. Всё, что мы знаем об этом человеке, исключает состояние длительной задумчивости или действие под влиянием сомнения и испуга. Он строит свою стратегию на основании холодного расчёта, подстрекаемый деятельным честолюбием.

А поэтому единственно приемлемым объяснением его поступков 29–30 августа является следующее.

Крымов безусловно убеждён в необходимости установления жёсткой военной диктатуры. Он готов разогнать Советы, перевешать «шпионов» и «социалистов». В роли диктатора он, деятельный честолюбец, видит, конечно, себя, но действовать вынужден под рукой и в тени Корнилова, и это уязвляет и мучает его. Он знает: есть ещё один персонаж, для которого лидерство Корнилова — нож острый: это Алексеев. Старый генштабовский волчище, выпустивший из своих когтистых лап верховное главнокомандование, ненавидит Корнилова, как молодого волка, выскочку, обогнавшего его в погоне за добычей. У Крымова и Алексеева общий интерес: загрызть вражьи Советы и отшвырнуть тряпку Керенского, но так, чтобы добыча (власть) не досталась Корнилову.

Мы не знаем точно, когда был установлен непосредственный контакт между Алексеевым и Крымовым. Вероятнее всего, это произошло вечером 28-го или в ночь на 29 августа. Бездействие командующего Отдельной петроградской армией 29 августа, по всей вероятности, объясняется тем, что между ним и Алексеевым происходили секретные переговоры. В открытую Алексеев передаёт Крымову сообщение о том, что в Петрограде всё спокойно, никаких выступлений против правительства не наблюдается. (Помните? Как с генералом Ивановым в феврале.) Это сигнал «стоп»: если нет угрозы мятежа, то отпадает главный мотив движения войск к столице. Ранним утром 30 августа в штаб Отдельной армии приезжает полковник Сергей Николаевич Самарин, старинный приятель и протеже Крымова, его глаза и уши в окружении Керенского. Он привозит весточку от министра-председателя и от генерала Алексеева. От первого приказ в форме мольбы — явиться срочно на беседу в Зимний. От второго — дружеский совет: «остановить войска и самому немедленно прибыть в Петроград». Разумеется, нечто было передано на словах. Самарин — лицо доверенное.