Литературный архипелаг - [15]
Ближайшей весной я снова приехал в Москву[110]. Статья моя о немецкой эстетике была уже напечатана в «Русской мысли»[111], и было вполне естественно, что у меня явилась охота поехать на международный философский конгресс в Болонье. Однако мне не хотелось возлагать на родных расходы по поездке и пребывание там; я считал, что должен сам зарабатывать на жизнь. Так почему же мне не поехать на средства «Русской мысли»[112] и еще какой-нибудь другой газеты? В Москве тогда было несколько хороших газет, и прежде всего «Русские ведомости», орган академических интеллигентских кругов[113]. Была и совсем новая газета, издававшаяся Рябушинскими, меценатами передового искусства и живописи, — явление новое в русской жизни. Благодаря этой газете новая поэзия, французские новаторы и символисты получили возможность появляться в печати. Газета Рябушинских называлась «Утро России»[114]. Между прочим, Брюсов тоже способствовал распространению французской культуры через журнал «Весы», редактором которого он был[115]. Когда я стал, выражаясь деловым стилем, проводить в жизнь свой план поездки в Италию на философский конгресс, для меня было естественным обратиться в «Русские ведомости». Там меня хорошо приняли, но оказалось, что у них уже есть свой человек, который будет писать им о конгрессе непосредственно из Италии. Тогда мой ближайший выбор пал на «Утро России», газету Рябушинских. Я им сказал, что, вероятно, поеду на конгресс как представитель от «Русской мысли»; они сразу же согласились, чтобы я писал и для них. Однако у меня возникло сомнение, имею ли я право говорить, что сотрудничаю в «Русской мысли», без ведома ее редактора? И я снова повидался с Брюсовым. Трудно даже сказать, с каким удовольствием он принял мою инициативу. «Теперь вы делаетесь настоящим сотрудником нашего отдела философского движения. Вы сами пришли в движение, хотите ехать так далеко — в Италию!» Одним словом, я имел полное право подтвердить в письме в «Утро России», что «Русская мысль» посылает меня на конгресс. И я поехал в Италию[116].
Должен сказать, что Брюсов действительно значительно и фактически повлиял на воспитание своего молодого сотрудника. Помимо того, что я попал на конгресс и увидел своими глазами многих замечательных философов, о которых знал только понаслышке, и прежде всего Анри Бергсона, я встретился там с рядом русских философов, которых до этого лично не знал[117]. Тогда-то именно я и пришел к выводу, что для понимания философа нужно не только изучать его труды; не меньшее значение имеет посмотреть ему в глаза. Эта мысль высказана в моей статье, но по скромности от имени одного из участников конгресса. Но мысль эта — моя[118].
Было естественно, что произведения самого Брюсова не переставали занимать меня. Его интересы были многообразны. Не буду касаться его романа «Огненный ангел», его коротких рассказов, как «Южный крест», по-моему, замечательного утопического рассказа[119], его стихов, переводов и литературных статей, скажу только, что в самой России он содействовал включению национальных культур в состав как бы всеединой российской литературы.
В брюсовской деятельности были элементы, может быть, им самим и не вполне осознанные, которые предвосхитили дальнейшее развитие русской культуры. Невольно, когда я вспоминал его «Грядущие гунны», я не мог не обратить внимания на их пророческий дух. Говоря о «грядущих гуннах», он говорит о тех варварах, нашествие которых предвидел еще Герцен[120]. Одновременно это звучит и как предчувствие событий, последовавших вскоре за этим. Одна из строф начинается так:
Иными словами, он предвидел духовное подполье, которое должно будет спасти культуру, когда «грядущие гунны» сложат старые «книги кострами».
