Литературный агент - [10]

О. Киприан

Прагматичный, без «нервов», план был таков: обойти лесной массив по периметру в поисках своей машины или (пятьдесят на пятьдесят) уже следов — прощальный привет от нее — а там уж несложно найти тропку к чертовой избушке. Однако на полпути к лесу справа, в праздных под паром полях завиднелся необычный предмет: полукруглый, как морская раковина, золотящийся на солнце. Я пошел на блеск его и через некоторое время, пройдя через лощину с одуванчиками, различил как бы якорь, потонувший в дрожащем майском мареве. Оказалось, купол храма и крест в низине меж холмов, там и село из одной широкой пустынной улицы.

Я прошел ее из конца в конец; крайний дом — изба с замшелой крышей из шифера и ржавой трубой — привлек мое внимание: на его столетнем пороге стояла столетняя старуха в брюках, меховой горжетке и платке, завязанном по-крестьянски под длинным подбородком. На костлявом плече ее удобно устроился крупный пепельный кот. Я поздоровался, мне не ответили, приблизился, старуха смотрела на меня не мигая желтыми глазами и тихо шипела (понятно, кот шипел, но его мордочки не было видно — и такой вот создавался сюрреализм).

— Вы, наверное, давно тут живете и все и всех знаете, — говорил я; вдруг она достала из брюк папиросы со спичками и закурила; вот это деревенская бабушка, лихо! — Не подскажете, кому принадлежит избушка в здешнем лесу, похожая на вашу?

В ответ — молчание.

— Или как к ней пройти, а?.. Ну, извините.

Я вернулся к церкви на другом конце села, окруженной каменной оградой с кипарисами внутри, сел на лавку у ворот с висячим замком. Подождал и дождался: подъехал автомобиль, близнец моей «копейки», вышел батюшка в облачении и с потертым саквояжем, должно быть, ездил на требы.

Моему вопросу он не удивился, ответил обстоятельно:

— Избушка эта находится в нашем Чистом лесу. Да, такое вот название, при прежней власти был он заповедником. В лесу — точнее не могу сказать, поскольку никогда там не бывал. Кому она принадлежит — знаю.

— Кому?

— Сначала объясните причину ваших расспросов.

— Батюшка, речь идет о жизни и смерти!.. — начал я надрывно.

Он жестом остановил меня, вглядываясь мне в лицо светлыми слезящимися глазами.

— Да, место подозрительное. Когда-то дом относился к лесничеству, а теперь принадлежит моему многолетнему врагу.

— Многолетнему? — переспросил я. — Древней старухе из крайней избы?

Батюшка кивнул и присел на лавку у ворот, прижимая к груди саквояж бережно, как ребенка.

— А как же заповедь о любви к врагам своим? — запоздало удивился я.

— К своим, — подтвердил он. — Но не к Божиим. Старуху зовут Марина Морава, а происхождение ее известно, наверное, только «органам». Наверное, из западных цыган.

— Она привлекалась?

— После войны, когда были запрещены аборты.

— Понятно.

— Морава — вдова лесника, после его смерти и официально работала лесничихой. Но давно уже на пенсии, а тот лесной дом, говорят, приобрела в частную собственность.

— Там внутри восточная роскошь, драгоценный ковер, пахнет изысканными духами, пьют французское вино… Но самое странное: как ее до сих пор не обчистили?

— Мораву боятся, потому что считают колдуньей.

Я присвистнул.

— А как считаете вы?

Батюшка улыбнулся застенчиво и перекрестился.

— Может, так оно и есть. Я не силен в демонологии, но коли человек сам себя называет ворожеей… Я не раз призывал ее покаяться, но слово мое слабое. — Он встал, добавив на прощанье: — Дорогу к лесному дому вам здесь никто не покажет. Ищите сами.

— Как называется ваше село, отец… — я взглянул вопросительно.

— Киприан. А село называется Чистый Ключ.

На пороге крайней избы сидел уже один котик и умывался, улыбался, зазывая гостей. А мне все мерещился прицельный взгляд в спину; я вздохнул свободно, только когда поднялся на холм и село вдруг осело в низине, оставив на земной поверхности раковину и якорь — купол и крест.

По идее (прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками — домами Моравы), крест является ориентиром, вход в чащу — где-то напротив; но я имел дело с нечистой силой и немало покружился по опушкам, покуда в густом орешнике не наткнулся на свою «копейку»; стало полегче на душе, будто близкого друга встретил. Значит, слева — смутно припомнилось — метрах в пятидесяти, та самая травянистая тропка… Юля оставила машину в некотором отдалении — не хотела, чтоб ее заметил кто-то, имеющий отношение к лесной избушке? А сама-то она какое имела к ней отношение? Что связывало «культовую писательницу» с деревенской старухой? Фауст и Мефистофель, Юлия Глан и Морава — аналогия как раз в духе ее очень литературных романов… прекрасная дама в «Двуличном ангеле» продает душу демону за свидание с мертвым возлюбленным. Банальный сюжет оживляется сценами вакханалий в стиле пышных потаенных фресок Рафаэля; вообще у Юлии Глан заметна эволюция в сторону традиционных ценностей: от однополой любви к «нормальной», впрочем, отношения монаха и дамы, скорее, паранормальные…

Так теоретизировал я с горя, бродя по опушке, стараясь думать о ней как об энергичном пробивном прозаике, иначе слишком уж больно… А злосчастная тропка ускользала, прячась под папоротниками; от аромата ландышей дух захватывало… наконец — прогал, как вход в зеленую пещеру — и я заставил себя войти.