Литературные воспоминания - [17]

В. И. Ленин писал: «Либеральная программа и либеральная тактика сводится вот к чему: пусть сложится у нас европейский уклад без той тяжелой борьбы, которая создала его в Европе!». А соответственно этому русские либералы трактовали и проблему «политического» человека на Руси, высший тип, идеал общественного деятеля.

Характеризуя взгляды молодого Тургенева, Анненков пишет: «Русский „политический“ человек представлялся ему пока в типе первоклассного русского писателя, создающего вокруг себя публику и заставляющего слушать себя поневоле» Как известно, политические убеждения Тургенева тех лет, его мирный «европеизм», о чем опять-таки довольно подробно пишет Анненков, — все это давало основание для подобной характеристики писателя.

Лично для Тургенева, с его характером с его убеждениями, «художническая пропаганда», о которой пишет Анненков, действительно была единственно возможной и по-своему великой деятельностью, протекавшей в чудовищно трудных условиях. Однако сам Тургенев даже и в те годы не исключал другого рода деятельности. Тургенев, например, сочувствовал Бакунину, Герцену, был близок к Гервегу. И если самому Анненкову тип парижского революционера 1848 года рисовался подчас в образе мелодраматического злодея Робера Макера (из одноименной пьесы Бенжамена Антьера и Фредерика Леметра), о чем он и писал в очерке «Февраль и март в Париже, 1848 г.», то Тургенев откликался на эту же тему изображением баррикад в «Рудине» или такими зарисовками, как «Наши послали!». Разница колоссальная!

По своим идеалам Тургенев был «западником», «европеистом», о чем он сам писал много раз и на что совершенно справедливо указывает в своих воспоминаниях Анненков. Но лично склоняясь к «умеренному» решению острых политических вопросов, Тургенев вместе с тем сочувствовал Белинскому и Герцену, которые любили Запад «всею ненавистью к николаевскому самовластию и петербургским порядкам» (Герцен). И что самому Тургеневу-художнику была близка именно такая любовь — это лучше всего подтверждают не публицистические его признания, а прежде всего его художественные произведения, написанные с горячей ненавистью к крепостному праву и с глубокой любовью к русскому крестьянству.

Широко и обстоятельно комментируя молодость Тургенева, а затем важнейший шестилетний период его творчества (1856–1862), отмеченный созданием первоклассных социально-психологических романов, Анненков, помимо извлечений из писем Тургенева, сообщает массу ценнейших фактических сведений из общественной и литературной жизни того времени. Он воспроизводит малоизвестную тогда фактическую сторону разрыва Тургенева с «Современником», рассказывает о том, как мучительно трудно, с какими переживаниями и колебаниями протекала работа писателя над лучшим его созданием — романом «Отцы и дети», как печатался этот роман и как он был встречен различными общественно-политическими слоями русской читающей публики.

Некоторые сцены воспоминаний — к примеру, сцена беседы робкого Анненкова с бесцеремонным и развязным монстром реакции Катковым по поводу «Отцов и детей» — очерчены так характерно, что напоминают страницы из художественного произведения.

Анненков превосходно передает в своих воспоминаниях артистическую, художническую натуру Тургенева со всеми ее сильными и слабыми сторонами. Касаясь творческих исканий писателя, вынашивания замысла, он довольно тонко характеризует эмоциональный строй мироощущения Тургенева при всех свойствах его незаурядного ума, отшлифованного многолетней философской выучкой и капитальной образованностью.

И Анненков безусловно прав, когда он, подчеркивая своеобразие артистической натуры Тургенева, отметает то мелкое злословие, то плоское понимание нравственного облика писателя и мотивов его поведения, а иногда даже и творчества, которые не раз встречались в критике и мемуарной литературе о Тургеневе.

Однако Анненков так упорно и так по-адвокатски настойчиво защищает Тургенева от критики «слева» — со стороны Чернышевского и Добролюбова, со стороны Герцена, а затем и молодого поколения революционеров-разночинцев, — что за разговорами о своеобразии писательской натуры и ее исканий, за рассуждениями о законах художественного творчества исчезает «нравственное двоегласие» Тургенева и его политическая бесхарактерность, в чем писателя не раз справедливо упрекали Щедрин, Герцен и другие. А получается так потому, что дипломатичный Анненков довольно искусно растворяет общественно-политическое содержание фактов, которых он вынужден касаться, в разговорах о житейском и общечеловеческом.

Политическая бесхарактерность Тургенева была прямым следствием его либеральной позиции и не раз приводила писателя к «двоегласию» даже и в художественном творчестве. Она особенно явственно проявилась в период революционной ситуации в России (1859–1861) и ее спада в 1862–1864 годах. Но кроме либерализма и политической бесхарактерности, которые привязывали Тургенева к кругам Кавелиных и Анненковых, было у него и многое такое, что отделяло его от них. И дело здесь не только в таланте.

Тургенев не без влияния либеральных кругов, с которыми был тесно связан, порвал с «Современником», стал печататься на страницах «Русского вестника», а затем в течение долгого времени сокрушался и доискивался причин, почему так случилось, почему он, друг Белинского и Герцена, лично и долго ненавидевший Каткова, все же пошел в его журнал. Черта примечательная: таких переживаний никогда не испытывают люди типа Кавелина.