Литературные сказки и легенды Америки - [141]

II

Ветры, шепчущие в травах, — это голоса духов, что живут в земле и обращены к душе, которой ведомо о существовании таких духов. Дух друга может преодолеть многие мили и незримо пребудет с человеком, который верит в друга и в силу дружбы. Порывы ветров, полыхание молний, зверь, привидевшийся во тьме во время вспышки зарницы, — все это знаки человеку, который готов их читать и слился с силами природы:

Они-то и привели Медвежонка к его каньону.

И вот он здесь. Груда раздробленных костей и плоти на толстом ковре опавшей хвои, под сосной на дне каньона, за дальними холмами, что и не холмы вовсе, а горы, у южного края пограничного плоскогорья. Искра человеческой жизни в обнесенном скалами, узком, диком, ничейном месте.

Шел дождь. Холодные капли собирались на ветках сосны и скатывались вниз; они вернули сознание в растерзанное тело. Медвежонок пошевелился, и боль, накатив волной, пронзила тело, он вновь потерял сознание. Дождь перестал. Над плато разлилась заря, проникла и в каньон. Встало солнце. Понемногу, еле-еле сознание возвращалось. Он лежит, распластавшись на спине. Одежда изодрана. На теле во многих местах запеклась кровь. Правая нога, придавленная его собственным телом, неуклюже подогнута — сломана у щиколотки. Дышать трудно, с каждым вдохом боль в груди подступает, потом отступает и подступает вновь.

Долго, не отрываясь, смотрел он на ветки сосны. А когда зашевелился, солнце стояло почти над головой. Ужасная боль прорезала все его тело, но жить — значит двигаться, и он начал двигаться. Чуть приподнялся и огляделся. Не помня, что произошло. Не помня, что он — Медвежонок, приемный сын Сильной Левой Руки, и пришел в горы для жертвы — голодать. Теперь он простейшее существо, ищет лишь малости, чтобы выжить. Глаза обнаружили мешочек с пеммиканом, оброненный, когда сам он сорвался с обрыва. Совсем неподалеку. Медвежонок подполз к нему, так вот, лежа, попытался поесть, но во рту пересохло, ничего не проглотить.

Он сел и вновь осмотрелся. С такой высоты видно дальше. В двухстах футах он увидел родник. Снова перекатился на живот, зажав в зубах верхний край мешочка, стал подтягиваться на руках, помогая левой ногой. Извиваясь как червяк, приполз к роднику. Свесил голову и с жадностью набросился на воду, но все равно не мог глотать. Тогда набрал в рот воды, приподнял голову, и топкая струйка просочилась в горло, иссохшие мышцы увлажнились, и воду удалось проглотить, делая в раз по небольшому глотку. Он нагнул голову и стал пить, но вода потекла внутрь чересчур сильно, его вырвало, и он отпрянул от потока. Опустил руку в мешочек с пеммиканом, вновь попытался поесть. Челюсти саднили, он жевал с трудом. Но провяленное мясо, нарубленное мелкими кусочками, не надо и жевать. Он набил рот и, судорожно глотнув, пропихнул мясо. Потянулся было, чтобы достать еще, и в этот миг вновь тьма — беспамятство:

В желудке вода, немного пищи. Пришла в действие химия жизни:

Дневной свет померк в каньоне. Все объял сгустившийся мрак. Из-за холмов бесшумно встала луна и посеребрила плато, поднялась выше — и бледный свет скользнул вниз по дальней стене каньона, медленно пополз по его ложу. Нежное мерцание коснулось распростертой у потока безжизненной фигуры и, перебравшись через нее, заскользило дальше. Беспамятство сменилось сном, сон — пробуждением. Глаза устремили взгляд вверх, на проплывавшую луну.

Теперь он знает, кто он. Медвежонок, приемный сын Сильной Левой Руки. Он лежит на земле, в изголовье нежно журчит ручей. Взаправду сорвался. Много ушибов. Правая нога сломана.

Он не знает, где он. Но луна все та же, что вызвала его на равнину за деревней слушать разговор Майюнов.

Мышцы одеревенели. Двигаться — значит накликать боль. Но он снова был мужчиной и мог сжать зубы и бороться с этой болью. Он попил из ручья. Поел пеммикана, что оставался в мешочке, но немного — мешочек невелик и уже почти пуст. Ползком добрался до ручья и, опираясь о большой камень, поднялся на левой ноге. Опять огляделся. Повсюду, со всех сторон, он наконец увидел вздымавшиеся вверх каменистые кручи, одни — рядом, другие — подальше, одни — в лунном серебре, другие погружены в тень, но все каменисты, все отвесны. И странно было ему и не странно. Луна плыла в вышине, и ее нежный свет скользил дальше по дну каньона, звал, указывал путь, тускло блестя на полоске железа у кромки темного островка под сосной с изломанными ветвями. Медвежонок, подтягиваясь, пополз туда, протянул руку и взял нож — и было это хорошо. Обрыскал взглядом землю вокруг и нашел одну из палочек для получения огня — острозаточенную, из твердого сального дерева. А вторую найти не смог. Стал собирать сучки и ветки, сгребал, толкая их перед собой в кучу. Он ползал, извиваясь, и куча хвороста росла. От работы боль в мышцах немного утихла, перешла в ломоту, которую можно бы снести, но боль в правой ноге терзала со всевозрастающей силой. Он боролся с этой болью и собирал сучья. Боролся, и был побежден, и, едва дыша, перекатился на спину, дернулся и замер:

Солнце вышло над краем холмов, лучи заскользили вниз по стене каньона. Медвежонок встал на колени у кучи сучьев. Вся его тяжесть приходилась на левое колено, правое же едва касалось земли, лишь помогая держать равновесие. Он стал быстро вертеть меж ладонями палочку из сального дерева, уперев ее острием в выемке на плоском оструганном куске из более мягкого тополя, и крошечная струйка дыма поднялась рядом с выемкой, над бурым сухим порошком из сосновых игл. Стал вертеть быстрее, и струйка дыма сделалась побольше. Он бросил остроконечную палочку, наклонился над порошком и тихонько подул. Порошок закраснел, и он, осторожно положив сверху несколько тоненьких сучков, снова подул, прикрывая руками искорки. Так он раздул костерок и подбросил сучьев покрупнее. Костер весело горел, только успевай подбрасывать в него сучья из кучи хвороста.