Литературные первопроходцы Дальнего Востока - [43]
Дело, возможно, не только в различии темпераментов, но и в том, что Владимир Арсеньев путешествовал по Приморью спустя несколько десятилетий после Николая Пржевальского. Это раньше никому в голову не приходило жалеть казавшееся бессчётным зверьё; не то – в ХХ веке. Когда Арсеньев и Дерсу засыпают брошенную китайцами звероловную яму, последний говорит: «Всё кругом скоро манза совсем кончай. Моя думай, ещё десять лет – олень, соболь, белка пропади есть». Арсеньев соглашается: «У себя на родине китайцы уничтожили всё живое. У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев». К концу ХХ века эти слова приобрели новую актуальность: с распадом СССР граница стала полупрозрачной, в тайге орудовали и китайцы, и отечественные коммерсанты. За границу пошли лес, тигриные шкуры, медвежьи лапы, даже лягушки… «Куда ни взглянешь, всюду наталкиваешься на хищничество. Где же русские власти, где же охрана лесов, где закон? В недалёком будущем богатый зверем и лесами Уссурийский край должен превратиться в пустыню», – писал Арсеньев век назад. Что сказал бы сегодня?
«Цивилизация родит преступников»
Владимир Арсеньев уехал из столицы в провинцию. Городу предпочитал тайгу.
Не раз получал приглашения переехать в столицу. Думал над ними, но в итоге отклонял. Объяснял Льву Штернбергу: «Интриг между учёными в Петербурге – хоть отбавляй! В этом отношении у нас в провинции лучше… Карьеризм поглотил хорошие чувства человека! Этот Вавилон закрутил было и меня, да, слава богу, я вовремя очнулся и убежал к себе в Приамурье».
Это был осознанный выбор, продиктованный не только интересами дела, но и этическими воззрениями Владимира Арсеньева. Европейцев, прогрессистов, горожан он откровенно недолюбливает.
«В тайге грубеешь, но та же тайга облагораживает душу. В такие минуты одиночества чувствуешь себя счастливым. Одиночество родит мышление, которое анализирует твои же жизненные поступки. Вот покаяние, вот исповедь», – записал он однажды, сравнивая тайгу с храмом. Ещё: «Дойдя до реки Кулумбе, я сел на камень и стал слушать тихие, ночные, едва уловимые, как шёпот, звуки… В такие минуты человек облагораживается и как бы входит в общение с Богом. Этого нельзя передать словами – это надо перечувствовать. Это доступно только тому, кто созерцание природы ставит выше всяческих городских удовольствий. Я чувствовал себя легко и понимал, что счастье заключается не в накоплении богатств, а в здоровье, свободе и в тесном общении с природой».
В отношении к прогрессу и городу Владимир Арсеньев близок Николаю Пржевальскому, написавшему: «В блага цивилизации не особенно верю. Эти блага ведь сводятся к тому, что горькие пилюли нашего существования преподносятся в капсюлях и под различными соусами, не говоря уже про уничтожение всех иллюзий, которыми только и красна жизнь. В Азии я с берданкой в руке гораздо более гарантирован от всяких гадостей, оскорблений и обмана, чем в городах Европейской России. По крайней мере, в Азии знаешь, кто враг, а в городах всякие гадости делаются из-за угла. Вы идёте, например, по улице, и всякий может оскорбить вас, если при этом нет свидетелей». Ещё: «Не один раз, сидя в застёгнутом мундире в салоне какого-нибудь вельможи, я вспоминал с сожалением о своей свободной жизни в пустыне с товарищами-офицерами и казаками… Здесь всё по форме, всё по мерке; нет ни простоты, ни свободы, ни воздуха. Каменные тюрьмы, называемые домами; изуродованная жизнь – жизнью цивилизованной, мерзость нравственная – тактом житейским называемая; продажность, бессердечие, беспечность, разврат – словом, все гадкие инстинкты человека, правда, изукрашенные тем или другим способом, фигурируют и служат главным двигателем во всех слоях общества от низшего до высшего». Сходные мотивы можно найти и у Джека Лондона, тоже родственного Арсеньеву. «Если это всё, что цивилизация может дать человеку, то уж лучше вернуться в дикое, первобытное состояние», – заявил американский писатель, выбравшись из лондонских трущоб. Сравнивая условия, в которых живут аляскинские инуиты и английские бедняки, он с цифрами и фактами доказывает: первым гораздо лучше. «Система, столь явно не оправдавшая себя, не имеет права на существование», – пишет он, подразумевая не только политико-экономический строй современной ему Англии, но и цивилизацию вообще.
