Литературные майораты - [31]

Говорить ли о философіи? — Достаточно будетъ ограничиться однимъ простымъ сближеніемъ.

Въ ХVІ вѣкѣ Германія пришла къ такому выводу: «папство развратилось, новый Вавилонъ — Римъ, — измѣнилъ Христу, разрушилъ его царство; но я остаюсь вѣрною Христу и спасу религію…» И Германія, отдѣлившись отъ римской церкви, произвела реформацію. Набожность воскресла на землѣ, вліяніе протестантизма проникло въ самое сердце католической церкви, которая, преслѣдуя ересь, принуждена была, однако, подчиниться общему движенію. Изъ этой непослѣдовательной, но великодушной реформаціи, триста лѣтъ спустя, вытекла широкая германская философія, которая и до сихъ поръ развиваетъ и возвышаетъ душу всякаго нѣмца, подчиняя его однимъ только юридическимъ условіямъ свободы. Дѣло Лютера, конечно, было легче дѣла Мирабо; но Лютеръ былъ понятъ и оцѣненъ своими согражданами; германское племя, подобно англо-саксонскому, достигло своей цѣли; мы же бросили и прокляли Мирабо и до сихъ поръ еще не знаемъ, чего именно добивался этотъ великій трибунъ и чего хотѣли наши предки. Въ настоящее время Германія работаетъ надъ составленіемъ федеративно-республиканской конституціи и такимъ образомъ, по своему, продолжаетъ дѣло, начатое Франціей въ 1789 г. Германская нація идетъ впередъ тихимъ, но твердымъ шагомъ. Ея мысль, иногда и туманная, есть соль земли; пока не прекратится философская дѣятельность между Рейномъ и Вислой, антиреволюціонное движеніе не можетъ восторжествовать.

И къ намъ въ ХVІ вѣкѣ дважды являлась реформація, но мы дважды отвергли ее и въ лицѣ Кальвина, и въ лицѣ Янсена. Въ ХVІІІ вѣкѣ мы вздумали вознаградить себя и забрать въ свои руки философію. Французская философія, по словамъ Гегеля, была старшею сестрою нѣмецкой. Одна поставила основныя положенія, другая вывела изъ нихъ заключенія. Начатая такими людьми, какъ Фрере, Монтескье, Вольтеръ, Кондильякъ, Дидро, д’Аламберъ, Бюффонъ, Кондорсе, Вольней, французская философія могла по справедливости назваться и философіею природы, и философіею права, основанной на здравомъ смыслѣ. Таково было начало того движенія, которое окончилось революціею 1789 года. Но философія наша сохранила характеръ индивидуальности; масса ее не усвоила. По всѣмъ отраслямъ знанія Франція произвела величайшихъ геніевъ, но эти геніи постоянно находились въ положеніи отшельниковъ. Мы рѣдко знакомились съ ними и то изъ пустаго любопытства. Мысли этихъ геніевъ уподоблялись евангельскому сѣмяни, которымъ питаются птицы, но которому мы, съ своей стороны, предоставляемъ сохнуть на каменистой почвѣ. Выводы науки не принесли намъ пользы; принявшись за размышленіе, мы слишкомъ многое принимали на вѣру, вѣры въ насъ было слишкомъ много, а въ добродѣтели ощущался недостатокъ. При первыхъ проблескахъ свѣта мы пали ницъ, какъ апостолъ Павелъ на пути къ Дамаску, но уже не поднялись съ земли. Изъ всѣхъ произведеній нашихъ мыслителей въ нашей памяти остались только ихъ шутки и ихъ богохульства. Послѣ оргій 93 года и времени директоріи большинство возвратилось къ старой религіи; Бонапартъ открылъ церкви и дѣло было рѣшено. Наиболѣе храбрые вдались или въ мистицизмъ, или въ вольнодумство, большинство же впало въ совершенный индиферентизмъ. — Эклектизмъ, метафизическій винигретъ и философская всякая всячина — таковы продукты этого индиферентизма. Спросите у насъ чего хотите: спиритуализма, матерьялизма, деизма, экоссизма, кантизма, платонизма, спинозизма. Вы хотите, быть можетъ, согласовать религію съ разумомъ? — Говорите, требуйте, мы можемъ удовлетворить всякому вкусу и отпустить товаръ въ какой угодно мѣрѣ… Мы похожи на спутниковъ Улисса, обращонныхъ феею въ свиней, которые сохранили человѣческія качества именно на столько, чтобы обращать человѣка въ посмѣшище. Наша совѣсть похожа на тотъ грибъ, который высыхая, осенью, распространяетъ зловоніе, почему простонародные остряки даютъ ему такое названіе, которое неудобно повторять въ печати. Мы оскверняемъ все то, что прежде уважали; мы торгуемъ и правомъ, и долгомъ, и свободою, и общественнымъ порядкомъ, и истиною, и фантазіею, пускаемъ все это въ оборотъ, какъ заемныя письма или акціи желѣзныхъ дорогъ. Намъ нѣтъ никакого дѣла ни до нравственности, ни до истинной стоимости вещей, ни до постоянства и вѣрности своимъ убѣжденіямъ, мы пользуемся всякимъ случаемъ, всякою перемѣною для своихъ спекуляцій.

§ 9. Упадокъ литературы, вслѣдствіе ея продажности. — Предвидимое измѣненіе

«Въ литературѣ выражается характеръ общества», это избитое изрѣченіе грустнымъ образомъ подтвердилось въ настоящее время. Чѣмъ же должна быть литература при тѣхъ политическихъ, экономическихъ и философскихъ условіяхъ, о которыхъ я только что говорилъ?

Французская литература, служившая лучшимъ представителемъ ХVII и XVIII вѣковъ, послѣ паденія директоріи перестала идти въ уровень съ вѣкомъ. И въ самомъ дѣлѣ, могла ли Франція 1804 года, понимать такихъ людей, какъ Боссюэтъ, Вольтеръ, или Мирабо?… Уровень общественнаго развитія сильно и быстро упалъ. Лучшимъ писателемъ въ то время считался Фонтанъ^{14*} (Fontanes), а между тѣмъ, кто же читаетъ Фонтана? — Наполеонъ восхищался Оссіаномъ, но кто же въ настоящее время станетъ читать Оссіана? — Что же оставила намъ императорская литература?