Литературное сырьё - [10]

Джек был весь в предвкушении этой сцены: он достаёт из кармана куртки письмо, лицо Цецилии меняется, но вот как именно, он ещё не представлял. Цецилия ведь туга на ухо. Другая калитка, из переулка, тоже открыта. Джек вошёл в неё и, миновав мусорные баки, очутился за домом, в садике с крошечным газоном и растрепанными кустами буддлеи. Была ещё поворотная сушилка для белья, но на ней ничего не висело. К задней двери вели несколько ступенек с белой обводкой. Он постучался. Тишина. Надавил ручку — дверь сама отворилась внутрь. Стоя на пороге, он позвал:

— Мисс Фокс! Цецилия! Мисс Фокс, вы дома? Это Джек Смоллет!..

По-прежнему тишина. (Вот тут бы и пойти, пойти бы ему домой, не раз думал он впоследствии.) Продолжая стоять в нерешительности, он вдруг услыхал изнутри слабый, невнятный звук: то ли птичка залетела в трубу, то ли свалилась с софы подушка. Тогда он зашёл внутрь и прошагал через безотрадную кухню, которую потом вспоминал как-то смутно — строгая, военной поры мебель, довольно неопрятная. раковина в пятнах. посудные шкафы зелёного больничного цвета. допотопная плита, под одну ножку подложен для устойчивости кусок кирпича. За кухней была большая прихожая, идя по её линолеуму, Джек ощутил запах, чем-то смутивший и заинтересовавший его. В этом запахе — в больницах такой перебивается карболкой — сложились плесень и плоть. Карболкой здесь не пахло. В прихожей было темно. В клети, где уродливая дощатая обшивка скрывала перила, крутая лестница вела вверх, во мрак. На цыпочках, скрипя своей мотоциклетной кожей, он почти вслепую поднялся по узким ступеням, толкнул дверь, и очутился в тускло освещённой гостиной. Напротив, в кресле, что-то шевелилось, груда тряпья, тихо стонущая. огромное серое лицо в старческой гречке, с пухом волос по бокам. лысая розовая макушка, над ней топорщатся ещё несколько белых прядей. Глаза с жёлтой склерой, в кровавых прожилках, глядели на Джека без выражения, словно не видели.

В другом углу валялся перевёрнутый телевизор. Экран запятнан чем-то, напоминающим кровь. Две босые ступни. ими заканчиваются голые, жилистые, длинные ноги. туловище скрыто за телевизором.

Кто же это? Джек пересёк комнату, до последнего мгновения не веря, что это Цецилия Фокс. Она уткнулась лицом в ковёр, белые волосы разметались по вытертому растительному орнаменту. Обнажённое тело — сплошные шрамы, струпья, маленькие круглые следы ожогов, свежие ранки и порезы. Самый глубокий и свежий — на горле. Незабудки и примулы коврового узора — в ещё не просохших пятнах крови. Скверная картина. Цецилия Фокс без признаков жизни.

Всклокоченное существо в кресле исторгало звуки: хихикало, сглатывало, дышало с сипом. Джек Смоллет заставил себя подойти и спросить: «Что здесь случилось? Кто… Где у вас телефон?»

Губы существа невнятно лепетали; единственный ответ на все его вопросы — слабое хихиканье. Джек вспомнил про мобильный телефон. Вышел торопливо через заднюю дверь в сад, вызвал полицию; потом его стошнило.

Приехали полицейские и прилежно приступили к расследованию. Выяснилось, что имя пожилой женщины в кресле — Флосси Марш. Мисс Флоренсия Марш и мисс Цецилия Фокс проживали в этом доме с 1949 года. Мисс Марш никто не видел в течение долгих лет, не удалось даже найти кого-нибудь, с кем она раньше общалась. И, несмотря на усилия врачей и полиции, она так и не заговорила, ни тогда, ни потом. Что касается мисс Фокс, та, случалось, беседовала со своими соседями, причём всегда бодро и приветливо. Но чтобы сойтись с кем-нибудь ближе, пригласить к себе в гости — такого не было. Не удалось найти сколько-нибудь разумного объяснения, в чём был смысл истязаний, которым, очевидно, уже очень долго, подвергалась Цецилия Фокс. Родственников ни у той, ни у другой женщины не отыскалось. Не нашлось и никаких следов присутствия третьего лица — если не считать Джека Смоллета. Газеты сообщили об этом деле со смаком, хотя и кратко. Следствие объявило, что имела место насильственная смерть. Вскоре дело заглохло.

Узнав о гибели Цецилии Фокс, студийцы на время присмирели. От страдальческого лица Джека им было не по себе. Они подносили ему чашечки с кофе. Были с ним ласковы.

А он утратил охоту писать. Смерть Цецилии Фокс погасила в нём творческий пыл, точно так же как рассказы о кухонной плите и о чистой неделе разожгли его. Часто он грезил, видел, как будто наяву, её несчастную, вконец замученную кожу, кровоточащую шею и судорожно сжатые челюсти.

Он знал, что случилось, видел собственными глазами, но усвоить не мог. Ему не раз приходило в голову, что, возможно, писательство служило для мисс Фокс отдушиной в её мерзостной жизни, отчаянным средством. На теле были целые слои старых шрамов. Не только у мисс Фокс, но и у безмолвной Флосси Марш. Писать об этом он был не в силах.

Студийцы гудели как пчелиный улей. Они предвкушали, как в один прекрасный день возьмутся за этот сюжет. Совесть их очистилась. Всё-таки жизнь Цецилии Фокс укладывалась в рамки их произведений, принадлежала к миру домашнего насилия, пыток, леденящего ужаса. Наконец-то они напишут о том, что знают не понаслышке, о