Литературная Газета, 6610 (№ 34/2017) - [8]

Вершиной русской каламбуристики, безусловно, следует считать незабвенного Козьму Пруткова. Он весь в традиции устной шутки. Самый первый афоризм вы­мышленного поэта построен на каламбуре:

«Обручальное кольцо есть первое звено в цепи супружеской жизни».

К собственному удивлению, обнаружил, что я и сам грешил каламбурами в книге «Козьма Прутков и его друзья». Иные из них натужны, слишком литературны, а другие сносны. Например: «Маленький Кузька получил прекрасное домашнее воспитание. Кузькина мать была справедливой, но строгой женщиной, и в этом последнем её достоинстве следует, очевидно, искать корни столь распространённого русского выражения, непереводимого на иностранные языки».

В каламбуре как бы сам язык подтверждает правоту высказы­вания. И не только подтверждает, но и усиливает. Оригинальная рифма легко запоминается, и когда звучит не просто шутка, а, скажем, политическая сатира, действенность её возрастает во мно­го раз.

Порой каламбур был обезоруживающей защитой в самых рискованных обстоятельствах.

Так, известному артиллерийскому генералу Николаю Алексеевичу Аммосову, изобретателю, начальнику Сестрорецкого за­вода, приходилось жестоко воевать с артиллерийским департамен­том, отстаивая свои начинания. Рапорты его были так резки, что генерал получил строгий выговор за их «неуважительный тон». Оп­равдываясь, Аммосов написал, что никогда не терял уважения, ибо знает, что артиллерийский департамент есть нужное в России место. «Каламбур имел такой уcnex, что даже строгий Николай I приказал указать ему Аммосова издали на разводе», – вспоминал один из его современников.

И вот тут надо бы сказать ещё раз о том, что каламбур воспринимается остро лишь тогда, когда вы живёте в той обстановке, к которой относится каламбур. Или, по крайней мере, хорошо знаете обстоятельства, при которых он был произнесён.

Надеюсь на появление словарей богатой каламбуристики советского времени, в которой есть такие «церлы»:

Хоть вы и Валтасар,

Хоть вы и Навуходоноссор,

Но вы балда, сэр,

Вам в ухо дано, сэр.

И давайте снова прочтём каламбур Архангельского о Луначарском:

О нём не повторю чужих острот.

Пускай моя звучит свежо и ново:

Родился предисловием вперёд

И произнёс вступительное слово.

1987 г.

Наблюдать умиранье ремёсел

Наблюдать умиранье ремёсел

Литература / Литература / Записки искушённого

Анкудинов Кирилл

Теги: критика , литературный процесс

О регрессе в „актуальной поэзии“

Я выписал из Москвы для научной работы первый номер «журнала поэзии» «Воздух» за нынешний год.

Не стану огульно бранить его: там есть разное – и откровенная чепуха, и то, что достойно внимания. В совокупности же публикации «Воздуха» навели меня на размышления о некоторых изменениях в «актуальной поэзии».

Главный редактор «Воздуха» Дмитрий Кузьмин ратует за «прогресс в искусстве» и пропагандирует «поэзию, открывающую новые, не познанные для читателя области». Я спорил с ним, потому что «прогресс в искусстве» вызывает у меня сомнение. Безусловно, существует прогресс в научно-техническом обеспечении цивилизации и в спорте; также я верю в социально-политический прогресс, хотя в него поверить сложнее, поскольку он являет себя нелинейно и иногда сменяется регрессом. Я не знаю, возможен ли прогресс в искусстве. Но знаю, что регресс в искусстве может быть – и понимаю, что он реально бывает. Способен ли современный оперный певец превзойти Шаляпина? Непонятно, по каким критериям осуществлять оценку такого «турнира сквозь столетие». Но очевидно, что певец может разучиться петь: потеряет голос, утратит технику исполнения; тут-то объективные критерии существуют – до поры, пока вся аудитория слушателей оперы не утратит их. После этого ремесло оперного певца умрёт; это будет несомненным культурным процессом, но прогрессивным ли?

…Вышло так, что театральный мир не чужд мне. Я умею оценить актёрскую игру – и когда я гляжу сначала советский фильм, а потом современный российский сериал «на бытовую тему», мне видна разница. Советский актёр, играя своего героя, давал его точную психологическую, психофизическую, социальную (а значит, и культурную) характеристику; он вживался в «другого», при этом оставаясь собой. В старой театральной среде характеристика «этот артист играет себя» не значила ничего хорошего, да она и алогична: себя играть невозможно, возможно лишь предъявить себя публике. Современные сериальные актёры и актрисы не играют, они только демонстрируют самих себя – иногда весело и обаятельно, иногда печально и проникновенно; это создаёт обманчивый «эффект бесконечного реализма».

Бытовому или криминальному сериальному формату актёрская игра, пожалуй, вредна – она поломает весь «реализм». Но стоит сериалу выйти за пределы этих «форматов» – например, стоит взять исторические сюжеты (ведь люди прошлого – заведомо «другие») – и тут же грянет катастрофа.

Ещё хуже приходится театру: театральное искусство немыслимо без игры, без вживания в «другого»; зрители не выдержат двухчасового пребывания «простых весёлых парней» и «грустных красивых девчонок» на сцене. Чтобы они стали как-то интересны публике, их придётся раздеть, облить водой, засунуть в центрифугу или нарядить в безумные одежды. Ни Щепкин с Мочаловым, ни Москвин с Качаловым, ни Олег Ефремов с Олегом Борисовым не нуждались в этом; но что делать, если артисты разучились играть? Засилье пресловутого «режиссёрского театра» пришло не от хорошей жизни. Люди, неспособные к актёрскому ремеслу, могут освоить смежные специальности клоунов, фокусников, силачей и акробатов; так театр становится цирком – тоже красиво.