Литературная Газета, 6603 (№ 25/2017) - [13]

, поскольку тогда не во спасение человеку…»

По моему же скромному разумению, дело не только в роде занятий (за исключением, конечно, откровенного криминала), но и в самих людях. Сначала возьмём предмет близкий автору – медицину. Кажется, что представители этой профессии призваны быть воплощением гуманизма, благородства, ответственности. Но приложимы ли эти качества к врачу, герою-повествователю из того же рассказа «Савок»? Отнюдь… Отметим, что автор настороженно относится и к той сфере деятельности, с которой связан отец Сени. «Люди его профессии», – говорится в рассказе, – умеют быть невидимыми, ускользать «от лишне-ненужных запоминаний»…

Но вернёмся к изящной словесности. Недовольство писателя тем, чем он занимается, может стать стимулом поиска новых художественных возможностей, преодоления закостеневших представлений, преодоления, если угодно, самой литературы. Вернее, тех её правил, норм, критериев, которые становятся преградой между художником и жизнью.

Стремление к преодолению привычных норм заметно и в стиле произведений, вошедших в сборник. В том числе – к преодолению гладкописи. Характерная деталь – авторская ссылка на Андрея Платонова в приведённой выше цитате о скорби героя. Это ориентир для В. Курносенко (и некоторых других прозаиков его поколения). Отсюда «косноязычие», нарушение лексических норм, причудливость смысловых связей (помните «какую-то там деревенскую лягушку»?), употребление устаревших слов и т.д. Всё это работает на обогащение смысловой и эмоциональной палитры текста.

Совлечение с пути, ведущего к обретению надёжной духовной опоры, – пути к Богу В. Курносенко воспринимает как явление всеобщее, глобальное. Роман изобилует подобными примерами. Но, на мой взгляд, наибольшего эмоцио­нального воздействия писатель достигает в рассказах, где остриё анализа направляет не на других , а на себя .

На первый взгляд странным кажется запоздалое желание автора покаяться в своей вине перед Сеней. Причём покаяться публично, что труднее, стыднее и больнее. Подобно посыпанию раны солью. Но зачем? То, что автор несправедливо бросил тень на конкретного человека, вряд ли придёт читателю в голову, тем более что это уже литературный герой. Не человек, а его образ, да ещё под дважды вымышленными именами. Так что покаяние это скорее символическое – демонстративное вынимание бревна из собственного глаза. Этот процесс происходит не без внутреннего сопротивления: так повествователь вынужден признать, что честен Сеня «как раз в папу», но не разрешает себе забыть, в каком ведомстве этот папа служит. А оказавшись с ним в больнице у постели его сына и своего одногруппника, получившего «второй и опять обширнейший трансмуральный инфаркт», автор видит: «От неподъёмного горя в нём ослабело извечное их гэбистское напряжение, и он, отец Сени, снова стал видимым».

Нельзя не почувствовать здесь беспощадной строгости к себе и стремления понять другого – той напряжённой духовной работы, что дарует способность яснее и глубже видеть суть вещей.

В море беллетристики

В море беллетристики

Книжный ряд / Библиосфера / Журнальный вариант

Теги: Илья Дроканов , Пароль прежний

Илья Дроканов. Пароль прежний, «Подвиг», № 2, 2017

Беллетристика не должна стремиться занять место прозы, конкурировать в масштабе психологических и философских проблем. Но даже в последней трети XIX века в пореформенной России, буржуазной и разночинной, массово устремившейся к зарабатыванию денег, изменился и труд писателя: постепенно мысль о том, что от литературы можно получать доход, перестала восприниматься как безнравственная. Гонорары писателей первой десятки были огромными, и всё же большинство русских авторов стыдились писать на потребу дня. Даже авторы детективов, такие, как, например, Александр Амфитеатров, отражали в своих книгах общественные проблемы. Сейчас обстановка изменилась: авторы исторической беллетристики, выражаясь в литературоведческих терминах, структурируют чистый жанр, тщательно выпалывая ростки познавательного, просветительского. Возможно, удачное и беспримесное воплощение увлекательной интриги интересно в техническом смысле, но такого не выходит в силу традиции: русская литература этим почти не занималась, считая не стоящим усилий. «Исторические» произведения Бориса Акунина не могут считаться чистым жанром потому, что автор, будучи не в силах самостоятельно, полностью из головы создать интригу, призывает на помощь историю, в благодарность безжалостно её коверкая. А в произведениях нижегородца Николая Свечина, идущего по пути исторического детектива, всё же можно найти серьёзное количество достоверных, хоть и малоизвестных исторических подробностей, которые сообщают текстам этого автора известную респектабельность. Романы Ильи Дроканова о морской разведке полностью основаны на исторических событиях, скрытых до этого времени в секретных архивах.

Илья Дроканов, автор нескольких исторических книг, родился в 1953 году в Астрахани в офицерской семье, окончил Военный институт иностранных языков в Москве, получил высшее филологическое образование и специальность переводчик-референт по китайскому и английскому языкам. Был направлен на Дальний Восток, служил в частях разведки Тихоокеанского флота. По делам службы неоднократно выезжал в зарубежные командировки, принимал участие в дальних морских походах, завершил военную службу в звании полковника военно-морского флота.