Литературная Газета, 6594 (№ 15/2017) - [22]

Лютера и Ленина роднит и та несокрушимая энергия, с которой они воплощали в жизнь истину – Христа или Маркса. Ни тот ни другой не замечали в пылу перманентных споров, что истина каждого из них во многом является выражением доктринальности. Оба возвели максимализм в культ и для себя, и для миллионов людей. Успеху их деятельности способствовали не только талант организаторов, но и то, что их вера была искренна, хотя и строилась на разных основаниях: у Лютера «знаю, ибо верую», а у Ленина «верую, ибо знаю».

Альбер Камю однажды сказал: «Ленин верил только в революцию и в добродетель эффективности» и добавил, что «он прежде всего был озабочен проблемой захвата власти». С этим трудно согласиться. Вера Ленина была значительно шире только веры в революцию и стремления захватить власть. Если в этом аспекте сравнивать Ленина с Лютером, то вряд ли кому придёт в голову подозревать Лютера в том, что он выступал против верхушки католицизма только потому, что сам хотел стать папой.

Личная вера в «первоначальное христианство» или в «революционную душу» марксизма придавала необычайную силу их рассуждениям. «Наша история, – сказал Лев Троцкий, – не дала в прошлом ни Лютера, ни Фомы Мюнцера, ни Мирабо, ни Дантона, ни Робеспьера. Именно поэтому русский пролетариат имеет своего Ленина». Лютер и Ленин однотипны как национальные вожди, получившие международное признание и имевшие международное влияние. Как новое прочтение Библии Лютером было основано на немецкой традиции и менталитете, так и «революционная душа», которую Ленин «вдохнул в марксизм», была душой русского бунтаря, проявлением русского нигилистического духа, страсти к вольнице.

Ленин и Лютер однотипны, ибо оба отрицали свободу воли человека и были убеждены либо в божественном предопределении (Лютер), либо, как Ленин, в неумолимости действия законов истории. Лютер считал, что спасение не гарантировано небесами или посулами священников, был убеждён, что не следует пассивно ожидать второго пришествия Христа, а надо самим идти навстречу, обнаруживая Его в своём сердце. Так и Ленин считал, что, хотя мировая революция в принципе достижима, всё же необходимо её приближать, тесно сплотившись на основе классовых интересов.

Они однотипны в нетерпимости к своим «единоверцам», которая была часто более яростной, чем ненависть к врагам христианства и марксизма. Выражения «скоты», «сволочи», «потаскуха», «проститутка» можно многократно встретить в их полемических трудах и речах. Оба боролись против «неистинной теологии», не обременяя себя изысканным стилем полемики, сознательно выбирали крепкие слова из обихода народной массы. В области политики Ленин шёл на известные компромиссы, но в своей коммунистической вере он с полным правом мог сказать вслед за Лютером «На том стою и не могу иначе». Однотипность протестантского реформатора и пролетарского вождя можно обнаружить и в том, что оба ставили практическое распространение Евангелия или «Капитала» выше «десятка университетов». Их горячо любимыми героями в этой связи были апостол Павел и Фридрих Энгельс.

И Лютер, и Ленин, разумеется, каждый по-своему радикализировали учения о «царстве Сатаны». Первый был убеждён в наличии фундаментального конфликта между Царством Божием и царством мира сего, между верующими в Христа и приверженцами Антихриста. Для Ленина таким Антихристом было буржуазное и религиозное мировоззрение, да и в целом буржуазное общество. Альтернатива – либо победа социалистической идеологии, либо буржуазной – очерчивается Лениным в форме такого же фундаментального антагонизма, как у Лютера между царством Бога и царством Сатаны.

И Лютер, и Ленин были одержимы стремлением разрушить старый порядок вещей. И последствия лютеровского и ленинского «переворотов» хорошо известны. Лютер как-то выразился: «Лучше потерять мир, чем Бога». Этот максимализм в той или иной мере был присущ и Ленину: «Надо уметь... пойти на все и всякие жертвы лишь бы во что бы то ни стало вести коммунистическую работу». И для Лютера, и для Ленина насилие и террор вполне допустимы, чтобы воскресить или установить «подлинную веру», сделать всех людей «кающимися во Христе» или «счастливыми». Лютеровский тезис: «Нравственно всё то, что служит укреплению веры», почти тождествен по своему максимализму ленинскому: «Нравственно всё то, что служит делу построения социализма».

В конце жизни и Лютер, и Ленин пытались пересмотреть некоторые из своих максималистских установок. Но увидев возникающую «безнравственность» происходящего в протестантских общинах или в советских органах, превращающихся в номенклатуру, были бессильны что-либо предпринять радикального в этой связи. Оба испытывали горькое разочарование от бессилия: под новыми названиями (например, «пресвитерианская церковь» или «Рабкрин») восстанавливались, по сути, старые учреждения, нормы, порядки...

В наши дни о Мартине Лютере почти не говорят плохого. Его противники ушли вместе с его эпохой. Он перестал быть объектом неуёмной апологетики или уничтожающей критики. Всё созданное им стало достоянием истории, существенно изменив её. Его именем названы десятки духовных институтов и учреждений, но сам он и его политические речи утратили влияние на ход исторических событий. Живёт и имя Ленина, хотя его дела и речи также во многом утратили влияние на ход исторических процессов. Не пора ли посмотреть и на Владимира Ленина как на крупную историческую личность, оставившую значительный след в российской истории? Не пора ли успокоиться ниспровергателям «идола»? Не пора ли его критикам и сторонникам выйти из эпохи, в которой действовал Ленин, чтобы понять собственную эпоху, в которой остаётся мало места для большевизма, ибо её главным содержанием стала не борьба классов, не внутренняя классовая политика, а геополитика и борьба государств за материальные и технологические ресурсы.