Литературная Газета, 6585 (№ 05/2017) - [37]

– До этого футболист Ткаченко стихи не писал?

– Никогда. Я думаю, на меня сильно подействовало то, что я прочитал Достоевского и… от меня ушла любимая девушка. Оказалось, что вчерашний футболист никому не нужен. Даже любимой девушке. Возможно, ей стало со мной очень скучно. То я был на коне, а тут лежишь в больнице сломанный, сломленный. Я в то время прочитал много книг Достоевского, особенно «Униженные и оскорблённые», где он говорит, что нужно не стесняться выражать самого себя. Нужно плакать, если хочется плакать. Он писал о катарсисе человеческом.

Фото: Владимир Богданов

Литература, я считаю, это катарсис. Как-то ночью я проснулся, и мне страшно захотелось писать. Я сел и написал свою первую поэму, огромную. Она была, конечно, графоманская, но были какие-то готовые формы уже. Через две недели я её разорвал, но это было первое пробудившееся желание писать. Потом садился за письменный стол, потому что понял, что нашёл новый способ самовыражения.

Я стал ближе подходить к литературным кругам, для того чтобы узнать, что это такое, а когда достаточно много написал, решил: пусть кто-нибудь из крупных поэтов скажет, что это стоит делать, и тогда буду писать стихи, если нет – то не буду. Вот такое у меня было отношение, довольно прагматичное, потому что я ничего не понимал в стихах. А те, кому читал, говорили что-то хорошее, но я не верил.

Мне удалось попасть сначала к Вознесенскому, а потом к Евтушенко и Николаю Александровичу Тарасову, был в советское время такой поэт. Все сказали, что это интересно. На моё творчество влияло то, что я два года учился на физмате, стихи были сложные, непонятные. Один парень из крымского лит­объединения сказал, что появился бывший футболист, рифмует луна и собака, ничего не понятно, но здорово. Это было такое начало. С 1972 года я написал 15 книг стихов. Первую книгу напечатали в 1972 году. Очень трудно она шла. Штук шесть или семь рецензий было, потому что никто не мог понять, что за стихи непонятные какие-то. Называлась она «По первому свету». По этой же книжке, как ни странно, меня приняли в Союз писателей, потому что рекомендации дали Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко. А ещё меня поддерживал Михаил Кузьмич Луконин, как бывший футболист – бывшего футболиста.

В начале сентября 1977 года я шёл по улице Горького мимо Союза писателей, и тут вышел на крыльцо Анатолий Иванович Домбровский и говорит: «Саня, иди сюда, тебя приняли в Союз писателей», и показывает мне: «Шановний Александр Петровичу! Щиро вітаємо Вас с прийняттям до Спiлки письменникiв». Так смешно было.

Меня ведь долго не принимали в Союз, но повлияли рекомендации Евтушенко и Вознесенского. Кроме этого, в 1975 году я прошёл под номером один на VI совещании молодых писателей в Москве, но даже после этой рекомендации они меня не принимали в Союз никак. А потом – бах, приняли.

– Была ли радость, когда вышла первая книга стихов у футболиста?

– Ты знаешь, никакой радости не было. Мы же наглые, самоуверенные были, а тем более – футболисты. У меня никогда не было комплекса зазнайства, комплекса того, что я делаю что-то необычное. Потому что настоящую славу я пережил ещё футболистом. В 16–18 лет меня уже знали все, я играл в «Таврии».

Первую книжку я воспринял нормально и очень профессионально. Потому что знал: такой славы, которая у меня была в футболе, у меня никогда не будет. В то же время одно помогало другому, ведь отношение в обществе тогда было абсолютно чёткое. Когда тот же Анатолий Иванович Домбровский в обкоме партии сказал одному секретарю: «Вот помнишь такого Александра Ткаченко, он был футболистом, а сейчас поэтом стал, членом Союза писателей». А тот ответил с издёвкой: «Тьфу… был футболистом, человеком был, а сейчас ПО-ЭТ!»

Я реально воспринял это. Почему реально, потому что у меня к тому времени, когда меня приняли в Союз писателей, уже была написана новая книга стихов. Это было другое состояние. Называлась она «Сотворение мига». Но пять лет её никто не печатал. Говорили: «Мы ошиблись с твоей книгой…» А Союз писателей Украины раздолбал мою книгу на съезде, что это модернизм, чёрт знает что. Всякие ярлыки на меня навесили.

А потом вдруг звонят, приглашают в издательство и предлагают издать мою книжку. И откуда у меня хамство такое взялось, я спрашиваю, и по сколько вы будете платить мне, по 70 копеек за строчку опять? Нет, говорят, по рубчику… Это была своеобразная самозащита. На самом деле я о деньгах и не думал.

В 1977 году вышла вторая книга. У меня был очень хороший главный редактор. Когда они начинали работать с моей рукописью, они боялись только одного, чтобы не попасть потом под какое-нибудь постановление, и спрашивали, рецензии на книжку будут? Я говорил, будут. В Москве будут в «Литературной газете», «Комсомолке». А у меня уже в Москве были люди, которые меня уважали. Ну, тогда хорошо. На каждой книжке от цензуры у меня было по девяносто замечаний. Красным отмечали. Они понемножку снимали. Что-то и я снимал сам. Договаривались. Первые книги издавались в Симферополе. А в Москве тоже долго не выходили, потому что у меня стихи были такие авангардистские. Первая книжка в Москве вышла в 1986 году. Тогда нужна была гладкопись. Чтоб всё было ровненько, гладенько, рифма… Печатался в Москве много в «Юности», «Октябре».