Литературная Газета, 6552 (№ 18-19/2016) - [8]

Потаённые смыслы «Мастера» стали доступны мне позже, когда я прочитал «Белую гвардию». Без этого романа мы никогда не поймём, почему культура XIX века стала для нас реликтом и что случилось после 1917 года с теми, кто наследовал Достоевскому и Чехову. Патриот Мышлаевский с ядовитейшим сарказмом говорит о «мужичках-богоно wbr /wbr сцах достоевских» и «святых землепашцах, сеятелях и хранителях», хотя понимает даже в гневном ослеплении, что «На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!». А вот булгаковский Башмачкин без департамента (да что там без департамента, без государства) – Василиса. После того как мародёры в шинелях с чужого плеча и ветхих николаевских мундирах забрали у него, члена либеральной «партии народной свободы», лакированные ботинки, калоши, брюки и пиджак, он вдруг «прозрел»: «…у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только одно… Самодержавие… Да-с… Злейшая диктатура, какую можно себе только представить… Самодержавие…» Сатира? Да, сатира, но характернейшая: именно так Булгаков разрешил затянувшийся на весь XIX век спор между Евгением и Медным Всадником («синонимом» петербургскому памятнику Петру в «Белой гвардии» служит высоко вознёсшаяся над Днепром статуя Владимира Великого с крестом в руках, за которой и прячутся мародёры).

Это не кто иной, как Медный князь с крестом, насылает мародёров на Василису, петлюровцев – на подрядчика Якова Григорьевича Фельдмана, большевиков – на петлюровцев, и всех их вместе, включая «мужичков-богоно wbr /wbr сцев», – на Турбиных, русских дворян и интеллигентов. Торжествуют Февраль, Советы, немцы, Скоропадский, петлюровцы-«щенэ wbr /wbr вмэрлики», все они ниспровергают, отменяют друг друга, но зачем, почему?.. Ответ в эпиграфе: «И судимы были мёртвые по написанному в книгах сообразно с делами своими». Каковы были дела мёртвых, таков и суд. Каковы были грехи живых, таковы и напасти. Именно эта мысль («…каждому будет дано по его вере») и получила образное развитие в воландовской части «Мастера и Маргариты». Это моральный итог ХХ века, художественное осмысление которого в светской литературе оказалось под силу только двум русским писателям – Булгакову и Шолохову в «Тихом Доне».

Юрий КОЗЛОВ:

– Для меня как для читателя и писателя Михаил Булгаков значит бесконечно много. Я помню зачитанные до невесомой прозрачности номера журнала «Москва» за 1966 год с романом «Мастер и Маргарита». Я начал читать этот роман прямо на лекции в Полиграфическом институте, где тогда учился, и окружающая меня действительность исчезла, растворилась в фантастическом, «прекрасном и яростном мире» «Мастера и Маргариты».

Михаил Булгаков – единственный и уникальный в своём роде среди советских писателей XX века. Если кто и был в той жизни «поверх барьеров», то это именно он, проделавший головокружительный путь от «Белой гвардии» к «Батуму», но при этом не замаравший себя угодничеством, конформизмом и сделками с совестью. Его белые одежды остались чисты и по-своему возвышенны, как халат сельского врача, как знаменитое «Полотенце с петушками». В чём-то (применительно к своей эпохе) Булгаков повторил путь Гоголя, стартовавшего «Вечерами на хуторе близ Диканьки», а финишировавшего «Избранными местами…» и сожжённым томом «Мёртвых душ». Уцелевший «Мастер и Маргарита» («Рукописи не горят!») – свое­образный духовно-творческий аналог-антипод «Избранных мест…». Это отчаянная и (что поразительно для человека, сформировавшегося в дореволюционной России) искренняя апелляция не к высшим, а к «низшим» силам, утвердившимся в качестве судебной (в значении «суд» и «судьба») инстанции в ненавистной Булгакову, но мёртво держащей его в своей гравитации советской реальности. У них – точнее, у Него, единого в разных лицах, присутствовавшего одновременно на Патриарших прудах, в Кремле, в тёмных пропастях земли и в пронизанном молниями чёрном небе, – просила измученная душа писателя тишины и покоя, предлагая взамен бесхитростный и наивно отстранённый от текущего политического момента «Батум».

Но сделка не состоялась. Или, если учесть, что Булгаков, в отличие от многих других, умер в своей постели на руках любящей жены, состоялась, пусть и не в полном объёме.

Определивший его судьбу Сталин отлично понимал надмирную внеполитичную социальность писателя. Он не выпустил его за границу, оставив, как редкую птицу с ярким непривычным оперением, в советской «клетке». То есть сделал с Булгаковым то, что хотел, но не сумел сделать с Иешуа Понтий Пилат.

Роман «Мастер и Маргарита» переформатировал позднейшую советскую литературу. Из Воландова плаща выпорхнули и «Альтист Данилов» Владимира Орлова, и последние повести Михаила Анчарова, и стилистические изыскания Проханова, не говоря о нынешних «лидерах продаж» Пелевине и Сорокине.

Но Булгаков неизмеримо сильнее и современнее любых своих вольных и невольных последователей. Он как будто заглянул в некое инфернальное зеркало и увидел многовариантное, но единое и неделимое в своих сущностных признаках отражение высшей (советской, российской – неважно) власти. Увидел и ужаснулся неотвратимости её виевского (по Гоголю) взгляда, заставляющего цепенеть в перманентном ожидании беды человеческие души на свободных от счастья, справедливости, закона и благодати необозримых географических пространствах.