Литературная Газета, 6543 (№ 08/2016) - [22]

Машина государства клишировала людей, разделяя и властвуя, применяя разные средства ублажения и наказания. Но люди есть люди. Особенно творческие. Они приспосабливались в рамках, поставленных им машиной. И возникали взаимоотношения непредсказуемые.

В этой книге, как в путешествии, множество деталей. Могу сравнить её с полотном – художник перед ним стоит с мольбертом, оставляя на белом многоцветные мазки. Кажется, они ложатся как попало, но в итоге появляется достоверная картина.

В этой книге появятся разные люди литературы. Большинство из них я знала при жизни. С несколькими дружила. Иных всего лишь видела, но всегда понимала и принимала их творческие особенности. В основном не коренные москвичи. Слетающиеся к Москве, как насекомые к свету.

Не могу позволить им безвозвратно исчезнуть. Если сумею хоть мало-мальски удержать память о них, посчитаю, что не зря жила на земле во второй половине ХХ века.

Никогда не примыкала к литературным группам. Не увлекалась политологическими или культурологическими идеями. Смотрела на все эти процессы из своего угла, со стороны, исподволь. Не касаясь. Но обо всём было своё мнение. Его не утверждала. Не завоёвывала. Ни с кем не боролась. Просто жила.

При этом я уверена в том, что литература в СССР с её разнообразием, разноязыкостью и мощным переводческим русским миром – великое явление культуры у края цивилизации. Стремление удержать память о людях особого колорита в своём слове – для меня цель и обязанность. Необходимость.

Есть ли в книге претензия на объективность? И да, и нет. Ровно настолько, насколько объективны разные душа и дух каждого земного человека.

Есть ли ощущение своей правоты в оценках тех или иных писателей своего времени? И да, и нет.

Вспоминаю слова Межирова, побуждавшие меня к «Путешествиям»:

– Если не вы, то кто же?

Когда это было? Весной шестьдесят шестого года. Я тогда ожидала выхода в свет своей первой поэтической книжки «Льняная луна». Ресторан Дома литераторов. Столы сдвинуты слева от входа, рядом с роялем и перед камином. В застолье я одна женщина. Никто за мной не ухаживает. Привыкла. Сидят особенные. Амбициозные. Станислав Куняев и Давид Самойлов рядом. Оживлённо спорят. Они пока ещё друзья.

Прервав свой разговор справа, Межиров внезапно повернулся влево, через меня, к Евтушенко и своим завораживающим голосом говорит:

– Я никогда не прощу тебе, Вознесенскому, Белле, Булату того, что вы своими организованными сочинениями, своей шумихой заслонили путь целому поколению к океану настоящей поэзии.

– Ты слышал? – спрашивает Евтушенко у Аксёнова. Тот усмехается:

– Согласен с ним.

Поворачиваюсь к Межирову:

– Вы имели в виду поэзию Серебряного века?

– Отнюдь, нет. Серебряный век состоялся так, что его невозможно заслонить никакой группой. Я говорю о поэтах вашего поколения. О Горбовском, Рубцове, Юрии Кузнецове, Чухонцеве, Светлане Кузнецовой... И других. Многих.

Прозвучали имена. Они персонифицировали людей, расцвечивая их природными красками. За каждым стояла судьба.

Исток и итог

Исток и итог

Книжный ряд / Библиосфера / объектив

Колокольцева Ксения

Теги: Олег Чухонцев , Выходящее из – уходящее за

Олег Чухонцев. Выходящее из – уходящее за. – М.: ОГИ, 2015. – 86 с. – 1000 экз.

Более короткой аннотации к книге я не встречала: «В новую книгу Олега Чухонцева вошли стихотворения, написанные после вышедшей в 2003 году книги «Фифиа». Но подумалось, что это правильно: о стихах ничего и не нужно рассказывать, а нужно открыть книгу и читать.

Первое, что ощущаешь, – особую интонацию, какое-то очарование безнадёжности. Есть в ней что-то сходное с порывами осеннего ветра, с затяжным дождём. Безропотное ожидание долгой зимы, где есть и печаль, и сожаление, и скорбь, но есть и неуловимое преодоление всего этого. Чем? Любовью, поэзией, подспудно ощущаемой лирическим героем красотой неизбывного миропорядка.

...Я и сам давно не живу, а пишу подряд

бесконечный мартиролог и реестр утрат,

и когда, на ком он закончится, трудно сказать, сестра,

потому что лопата куда тяжелей пера.

Это цитата одного из лучших стихотворений в книге.

Обычно принято говорить, что стихи о том-то и о том-то. Стихи Олега Чухонцева не беспредметны, напротив, но чётко сформулировать, о чём они, вряд ли получится – слишком густое лирическое варево, слишком сложны душевные переживания.

А всего и хотелось-то – тёплых, прочных,

самых простых вещей, чтоб не ломило пазух височных,

не дуло из всех щелей, чтобы свет храмины из окошка,

а не барак,

да уколола в кармане крошка:

как бы не так.

...трётся о ногу пришлая кошка,

корюшки хотца, поди,  и солнышка.

Дует пожить бы ещё немножко.

чёртов сквозняк!..

Не знаю, насколько художественно оправданны строчные буквы после точки, но главное – создано настроение, передано ощущение некоего метафизического сквозняка, который так или иначе присутствует во всех стихотворениях автора. Иногда речь лирического героя становится похожа на бормотание несчастного старика – на «Бесконечные внутренние монологи/меж двух кусков сна» , потом автор словно спохватывается, встряхивается: нечего распускать нюни, не всё ещё потеряно. Тогда появляются более отстранённые, философские стихи, несущие в себе парадоксальное единство состояния: доверие к миру и одновременно его неприятие, посильный, хотя бы на уровне слова, бунт против исконной трагичности бытия.