Литературная Газета, 6489 (№ 48/2014) - [49]

Однажды зимой сорок четвёртого зашёл сюда и мой дед, находившийся тогда на службе в Сибирском военном округе. Как писал Александр Сергеевич Пушкин, «появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве». Деду очень шла военная форма. Он умел носить вещи, умел себя подать, умел ухаживать за дамами. Был он умён, не лишён чувства юмора. В общем, «барышни сходили по нём с ума», по словам всё того же Александра Сергеевича. И Анна не устояла, в свои сорок она влюбилась как шестнадцатилетняя девчонка. Во второй раз судьба предлагала Анне изменить жизнь коренным образом. Второй раз Анна бежала тайком, ни словом не обмолвившись об отъезде ни свекрови, ни приёмной дочери. Она знала, что её не только не поймут, но и никогда не простят. И опять она не ошиблась.

Через несколько месяцев Андрей вышел на свободу. Он не мог примириться с её бегством, с её предательством и изменой, он любил её. Он поехал за ней в Москву, пытался вернуть. Через четыре года Андрея снова арестовали, осудили по той же печально известной 58-й статье и выслали на поселение в Енисейск. Вторая ссылка длилась недолго. Из неоконченного письма племяннице мы узнаём: «…сегодня что-то нездоровится, ходил в поликлинику, дали освобождение…» Он писал, что беспокоится о старенькой матери, жаловался на одиночество: «…а одному жить очень плохо, ни поговорить, ни посоветоваться, да, в общем, бесцельная жизнь… А как поступила А.В. ...» Здесь письмо обрывается, сердце не выдержало. Воспоминание о предательстве любимой женщины стало последним, о чём подумал Андрей. Он даже не смог написать её имени, только инициалы А.В.

А через несколько лет в Москве на Озерковской набережной от рака умирал мой дед. Анна Васильевна не отходила от него. Придя на несколько минут в сознание, он позвал: «Анна, Анна…» – и его не стало.

Время шло. Генеральный план застройки города безжалостно прошёлся по старой Москве и нашей жизни. Новый Арбат практически уничтожил Серебряный переулок, и нам пришлось поменять место жительства. Мама получила комнату в далёкой новостройке, однако вместо неё туда поехала жить Анна Васильевна. Я всё реже и реже виделась со своей приёмной бабушкой Анной. Она теперь подолгу гостила у сына в Калининграде, где росла её собственная внучка. Но однажды Анну Васильевну попросили меня постеречь, пока дедушка с бабушкой в кои-то веки отправились отдыхать вдвоём.

С появлением Анны Васильевны в двух наших комнатах в коммунальной квартире воцарилась невероятная чистота. Белые воротнички моей школьной формы стали ещё белее и топорщились от гордости и крахмала. В школу меня сопровождали всяческие печёности, а на обед поджидали разнообразные вкусняшки.

В ту пору с разрешения соседей с нами проживал кот Пус, окраской походивший на зеркального карпа. Он был вальяжен и самостоятелен, для входа и выхода из квартиры пользовался кухонной форточкой нашего первого этажа, категорически игнорируя эмалированную посудину с измельчёнными страницами газет «Правда» и «Известия» в отхожем месте. Под раковиной его всегда ждала мисочка с отварной рыбой или какими другими продуктовыми щедротами от соседей. На ночь он интеллигентно сворачивался клубком на коврике у входной двери. Иногда наносил визиты бабушкиному дивану и мурлыкал, раскинувшись на подушках. Частенько его можно было видеть на развилке старого клёна под окном, где он отдыхал от дворовых подвигов, свесив все четыре лапы вниз. Словом, Пус никому не причинял ни вреда, ни хлопот и был любим всеми, кроме старой большевички со второго этажа. Она утверждала, что кот с дерева прыгает к ней на балкон, а оттуда пробирается в её апартаменты и ворует мясо из холодильника. И Пус, и мы вместе с ним категорически отвергали обвинения в покушении на большевистскую собственность, но пенсионерка союзного значения настаивала на своём: «Вы что, не верите члену партии с семнадцатого года?» Мы удивлялись: «Не может быть, вы так молодо выглядите».

И вдруг Пус исчез, как раз в то время, когда меня оставили на попечение Анны Васильевны. Я обегала все близлежащие дворы, издавая призывное: «Пус-Пус-Пус! Кис-кис-кис!» Вынося по вечерам помойное ведро, я напряжённо вглядывалась в тени у мусорного бака, нет ли среди искателей лёгкой жизни нашего кота. На третий день за обедом мы с Анной Васильевной решили, что во всём виновата старая большевичка – она всё-таки свела с ним счёты за мнимое ограбление холодильника.

Я стала строить планы страшной мести, перемежая их горькими сожалениями об утрате любимца. Громко переживая и возмущаясь, мы не сразу обратили внимание на странные звуки. Где-то отчаянно скреблась и шуршала мышь. Ну вот, стоило коту исчезнуть, как тут же набежали враги. Я бросилась на кухню за шваброй и стала ею тыкать во все места возможного пребывания зловредного грызуна. Пока я стучала шваброй и топала ногами, мышь замолкала. Как только я прекращала военные действия, она принималась за работу с новой силой. Нам показалось, что мышь совершает диверсию в шкафу или в ящиках под книжными полками, где хранилась тысяча мелочей, таких нужных в хозяйстве. Мы молниеносно разработали тактику борьбы: Анна Васильевна открывает по очереди все дверцы, а я стою наизготове и, как только вредитель появляется, оглушаю его шваброй.