Литературная Газета, 6489 (№ 48/2014) - [47]

Гороховый суп таил ответ на не совсем детскую загадку «Кто стреляет в пятку, попадает в нос?» и непременно требовал свиных копчёностей, рульки, рёбрышек. Кости с обрезками тамбовского окорока прекрасно подходили на их роль. Перебранный лущёный горох (иногда в его рядах скрывались коварные камушки, покушавшиеся на целостность зубов и аппендикса) тщательно промывался, замачивался на несколько часов и вместе с копчёностями, чёрным перцем, лавровым листом и морковиной развлекался часа полтора в алюминиевой посудине. Чтобы защитить его от пригорания при переходе в тюреобразное состояние, он время от времени помешивался. Ах какие чудесные, румяные, хрустящие, идеально кубические сухарики из свежего белого хлеба сопровождали горохово-свиную похлёбку!

Обед сменялся представлениями, для которых у меня образовался целый гардероб: белое короткое платье для партии снежинки и разнообразные юбки из цветной гофрированной бумаги - для остальных. Меняла я не только костюмы, но и сценические имена, используя для их создания окружающие меня предметы мебели. Выходя из-за дверцы шкафа, я взрослым голосом диктора из телевизора объявляла: «Выступает заслуженная артистка Анна Стулова» (или Шкафова, или Диванова). Иногда я использовала иностранные слова и становилась Мадлен Мерси или Софи Оревуар.

Я мечтала о карьере балерины, но никаких спецданных у меня не обнаружили, и балетная школа заменилась скромными уроками ритмики. Утешением служили частые посещения Большого театра. На моих глазах на балетном небосклоне зажглись яркие звёзды Максимовой и Васильева, Бессмертновой, Семеняки и Лавровского-сына, Тимофеевой и Лиепы[?] Я видела блестящую Плисецкую и подающих большие надежды Годунова, Голикову, Рябинкину. Мне посчастливилось побывать на всех премьерах Григоровича. Я даже застала серую в яблоках лошадь с жестикулирующим главным героем верхом, выводимую под уздцы верным и пузатым Санчо Панса.

Мне кажется, моим близким очень повезло: ведь вместо балета я могла увлечься оперой и мучить их фальшивыми звуками из великих арий, подражая модным тогда Козловскому и Лемешеву.

Если в воскресенье я не попадала на Театральную площадь, то вместе с соседскими девочками ходила гулять во двор, а точнее дворы, потому что их было много, и, подобно сообщающимся сосудам, они позволяли народонаселению перетекать из одного в другой, сокращая путь к метро или магазинам. По большим праздникам, то есть 7 ноября и 1 мая, люди, отвалившись от стола, высыпали во дворы не столько на других посмотреть, сколько себя показать. Среди них непременно отыскивался подвыпивший человек с баяном или гармонью в руках, и начинались песни-пляски.

Разгорячённые спиртным дамы вспоминали своё недавнее деревенское прошлое, образовывали круг и по очереди в нём отплясывали, помахивая платочком и выкрикивая частушки. Мне запомнились две – наверное, потому, что содержали неприличные намёки на что-то не совсем понятное детскому уму:

Я иду по улице,

Сидит петух на курице.

Я кричу ему: «Нахал!» –

А он мне ножкой помахал.

Смысл второй был ещё менее ясен, но вызывал бурное одобрение окружающих:

Я купила колбасу и в карман пол[?]жила,

Что-то эта колбаса  меня сильно растревожила.

Каждую зиму к вящему удовольствию детишек во дворе вырастала ледяная горка. Она полировалась до стального блеска съезжавшими с неё попами на картонках или в цигейковых шубках, в утеплённых трениках и в простых, уныло одинаковых тёмных пальтишках. Высшим пилотажем считалось преодоление ледяного спуска стоя, на слегка полусогнутых ногах, и чтобы руки не покидали карманов. На тренировки уходили часы, и заканчивались они частичным оледенением отдельных частей тела и одежды, которая потом долго оттаивала на домашних батареях…

Местный Дом пионеров предлагал зимой свои забавы: небольшой каток с хоккейными воротами, цветные лампочки на дереве, изображавшем новогоднюю ёлку, и к ней в придачу представления со сладкими подарками за рубль. Но самым интересным развлечением был выход на скованную льдом речку Яузу. Разумеется, одни взрослые категорически запрещали это делать, а другие сами катали по ней детей на санках и расчищали снег для бесплатного катка. Всегда ходили слухи, что кто-то провалился под лёд и утонул, но разве безы­мянный утопленник мог людей остановить? Людей нет, меня – да.

Храбростью я не отличалась и на набережной занимала место наблюдателя. Только один раз, преодолев страх, я вышла на речной лёд, и то только потому, что меня крепко держал за руку сын Анны Васильевны Валентин. Он ушёл на фронт Великой Отечественной шестнадцатилетним мальчишкой, отважно сражался за Родину, сумел выбраться из горящего танка и помочь другим членам экипажа. Я решила, что человек, однажды проявивший такую смелость, не позволит маленькой девочке утонуть ни при каких обстоятельствах, тем более что в тот знаменательный январский день за другую руку меня держал другой сын Анны Васильевны – приёмный. Борис был единокровным братом Валентина, то есть папа общий, а мамы разные. Он тоже прошёл всю войну, а потом стал чемпионом СССР по автогонкам, чем вся семья безмерно гордилась.