Литературная Газета, 6488 (№ 47/2014) - [36]

Что я знаю о моей маме? Я вставала в шесть утра, но она вставала в пять. Готовила для семьи завтрак. День за днём уходила в темень, в грязь, чтобы успеть в трясучий автобус, который вёз её куда-то на завод – на завод, который годами задерживал ей зарплату. Я могла ненавидеть убожество и неустроенность быта, но для меня всё ещё было впереди. Будущее, какое бы оно ни было туманное, ждало меня. А для моей мамы будущее съёживалось до размеров месяца, может быть, года, когда надо было решать, как из ничего сделать что-то[?] В восемьдесят девятом мы ещё могли планировать поездку в Москву «как только немножко накопим денег» – спустя несколько лет от этих мечтаний ничего не осталось.

Ещё мама часто болела. Я помню эти недели, полные горечи, и страха, и дурных предчувствий. Я никогда не умела молиться – не умею и сейчас – но тогда я молилась. За маму. Никого я так не любила тогда, как маму. Я и бабушку любила за то, что она мамина мама. Ни по ком я так не скучала. Я хранила записки, которые она мне изредка писала. И, да, мне казалось, что она мне уделяет недостаточно внимания. Не столько, сколько мне было нужно. Потому что и про завод, и про болезни, и про постоянную хроническую усталость я понимаю сейчас – но не тогда.

Когда я стала старше, мне захотелось не быть похожей на маму. Она определённо оставалась в другом времени, не подходила для нового, не понимала и не принимала его. Больше всего ей хотелось оградить, защитить от времени свою семью. «Чтобы все были в кучке» – так это называла бабушка. Мама так никогд не говорила, но желала, в сущности, того же. Она – но не я. Каким бы паршивым ни было время, его надлежало освоить. У меня была на это энергия, но ни грана опыта. Опыт мамы не годился. Он принадлежал другому времени, которому страна так малоосмысленно позволила утечь, сгинуть, стать неактуальной историей.

Мне предстояло всего добиваться самой, и не сказать, что эта мысль меня радовала. Кто-то идёт по стопам родителей, но такой путь был не для меня: я лишь в самых общих чертах понимала мамину работу. Метрология и сертификация – что это? Для меня это было чуть больше, чем пустой звук. В свою очередь, и мама не вполне понимала, что я вообще умею и что полезного из этого может выйти. Время, в котором было больше выживания, чем жизни, корёжило всё: думать приходилось не о самореализации, а о том, как бы не остаться без куска хлеба. И, конечно, я давала себе слово тогда, что вот когда у меня будет дочь – я буду пристальнее присматриваться к её талантам, чем моя мама…

Мне и сейчас очень жаль это поколение. Поколение хороших людей, встроенных в определённую – и отнюдь не плохую – систему, поколение, подкошенное на взлёте, когда то, во что многие верили, стало стремительно утрачивать нужность. Где осталась их молодость? Что с нею сталось? Она осталась в другой стране – а впереди были годы борьбы за выживание и дети, которым предстояло учиться тому, чему родители редко могли их научить.

В короткие часы, остававшиеся от изнурительной работы и беготни по магазинам, в часы, не занятые телевизором, который традиционно был окном в мир, а стал чем-то незнакомым и диким, они старались укоренить в детских душах хоть что-то своё. Любовь к Высоцкому, например. Она у меня от мамы. В 1978 году мама была на его концерте. Меня ещё нет, меня не будет ещё несколько лет. Но я уже обречена полюбить Высоцкого. Уже куплена эта дивная пластинка. И другая – с инструментальной музыкой. Скоро будут прочитаны, полюблены Толстой и Голсуорси. Меня ещё нет, но уже есть мои будущие предпочтения. Молодость моей мамы. То, о чём я буду рассказывать своей дочери. И что-то она запомнит.

Теги: общество , мнение , самосознание

Слова улетают, написанное остаётся

Как-то один из наших сыновей, тогда шестиклассник, пришёл из школы и с порога начал жалеть родителей (т.е. нас): какие вы все были несчастные, вам приходилось ездить в пионерские лагеря, а там сплошная шагистика, песни-обязаловки, речовки и т.д. Честно говоря, дыхание перехватило от возмущения:

- Откуда ты всё это взял?

– Учительница рассказывала, и в учебнике написано.

Пришлось растолковать, что время в пионерлагерях было вполне счастливым, а речовки – тот же ваш рэп. Вспомнили "Зарницу", вечера у костра[?] Не уверены, что удалось переубедить сына, но искру сомнения, пожалуй, заронили. А сами при этом призадумались: как же донести до детей достоверную историю?

Шло время, у нашего сына родился уже свой сын, и тут мы поняли, что без помощи старшего поколения нам с этой задачей, пожалуй, не совладать. Обратились к матушке и тёще авторов этой статьи – Галине Григорьевне Сиротенко, прожившей непростую жизнь и интересно рассказывающей в семейном кругу о пережитом. Не без труда удалось уговорить её записывать свои рассказы.

В начале августа семья отмечала её юбилей. Мы решили оформить уже написанное ею (воспоминания ещё далеко не закончены) в виде небольшой книжки как сюрприз к празднику. Собрали сохранившиеся семейные фотографии. На одной из них, сделанной в 1914 году перед отправкой на фронт, – отец Галины Григорьевны, в военной форме с его матерью. Снимку ровно сто лет. К старым фотографиям добавили несколько современных. Сверстали, напечатали на принтере и сброшюровали. Получилась книжка в сорок страниц, вобравшая в себя первые 16 лет жизни мамы. Младенчество в сибирской деревне Толстомысово Красноярского края, отъезд её отца в 1931 году на прииск Незаметный (впоследствии г. Алдан) в связи с угрозой раскулачивания, переезд мамы с дочерьми (всего в семье их было пятеро) через год к мужу, скитания на прииске по чужим углам. Наконец счастье от срубленного небольшого дома, который в конце концов удалось поставить.