Литературная Газета, 6474 (№ 31/2014) - [17]

Скоро полночь. Никто и ничей,

Утомлён самым призраком жизни,

Я любуюсь на дымы лучей

Там, в моей обманувшей отчизне.

Как это точно: никто и ничей, утомлён призраком жизни. А ещё бы лучше – признаком. И дымы лучей, и обманувшая отчизна – это как раз то, чем живут авторы, стихи которых можно прочитать ниже. Не знаю, представлял ли Анненский, сколько учеников у него будет в поэзии, но известно, какие люди называли себя впоследствии его учениками. А ныне есть поэты, что идут примерно такой же извилистой дорогой, точнее – тропой. Куда она приведёт – не важно. Гораздо важнее оставить после себя заветный ларец, наполненный странными, сложными, но всё-таки притягательными стихами. А потомкам останется его лишь открыть[?]

Игорь ПАНИН

Чужой уют

Ольга ДЕРНОВА

***

Полоса огней. Осенняя автострада

под вечерними фонарями вдвойне желта.

Ленинградка встала в сторону Ленинграда,

и в Москву – обычная маета.

Сколько раз мы так дневали и ночевали

и, роняя фантики от конфет,

в обрамленье леса видели, как в провале,

то провал поглубже, то – некий свет.

Как спешили мы с баулами, в беспорядке;

как любили, перепачкаться не боясь,

все колдобины и рытвины Ленинградки:

Химки, Ржавки, Чёрную Грязь.

ЗИМОВЬЕ

Встанешь ли лагерем на зимовье –

тихо проявятся в мутную рань

холодное летнее Лукоморье,

тёплая зимняя Тьмутаракань.

Первое – крупное, странное слово

бледно отсвечивает впотьмах.

Ты наблюдаешь из чрева второго.

(Речь о соседствующих домах.)

Дом и полдома, диагноз ясен.

Выйдя с изнанки прикрытых век,

нам расскажите, как Туве Янссон,

всё про растущий на ветках снег.

Узкий, как косточка, мир нешумный

тайну закроет, припрячет снедь:

солнце под снегом и сельдь под шубой –

тяжести, рвущие нашу сеть.

***

Чужой уют, разбавленный неуютом.

Стерильный дух гостиничных душевых.

Туристы спят, и мученики поют им:

«Бегите прочь, оставленные в живых».

Турист – родня циклопу (ты тоже был им):

большой собор с экскурсией посетив,

глядит экспертом, выглядит имбецилом.

Лицо благоухает казённым мылом,

и чёрный глаз на ленточке – объектив.

Очнись, Улисс (не знаю, какой ты расы),

кругом бурлят наречия всей земли.

Тебя везли в страну, как боеприпасы,

и в пять утра границу пересекли.

ПОТЕРЯННЫЙ РЕЦЕПТ

Здесь часто пахло пережжённым,

бесцветным небом дальних вилл.

Был сладок человек тушёным,

сушёным, тихим, затушёванным.

А злоязычным – горек был.

Пока по фризам и колоннам

летало фить или куку,

он блюдом делался коронным…

Пока считал себя влюблённым,

томлённым в собственном соку.

***

Свет ложится на свет, словно снег на снег.

Снег на снег ложится, как пух-перо.

Гуси-лебеди знают: его пробег

составляет вечность. Почти зеро.

Скажут: выпал на долю – не верь, не грех

своровать у себя, обнулив табло.

Снег ложится на снег от варяг до грек –

не смертельно. Но дышится тяжело.

***

Я в настроении, которое Гамлет

приберёг бы на самые чёрные дни:

наши жизни – тени от веток на камне,

так же прочно сплелись они.

Или если б числился в замполитах,

как Полоний, я бы сказал: нет-нет.

Наши жизни – тени на каменных плитах,

уголки, где бессилен свет.

Только я не Гамлет и не Полоний –

худосочная ветка, чья тень бледна.

Не по мне больших теневых колоний

иллюзорная глубина.

Там царит раздор, там каждый себя похвалит,

а другого выдаст за подлеца.

И всё дальше тень моя уплывает

от любимого и отца.

***

Фонарик у входа, но за окном темно.

Деревья играют пьесу в театре Но.

А мы сочиняем пьесу в театре «ню»

и вовсе не рады мерцающему огню.

Идут параллельно сцены обеих пьес.

Работники в чёрном вносят светильник в лес.

И видно: взамен деревьев – одни пеньки

(так, чувства прошли, но память ещё жива).

А мы, как осиротевшие светлячки,

всё прячемся в их широкие рукава.

***

Девочка по имени Конец Света

неожиданно просыпается, понимая:

эта душная темнота на исходе лета –

её финишная прямая.

Славная, хорошая Конец Света,

не познавшая, каков из себя самец,

ты с младенчества усвоила, что бессмертна:

если ты умрёшь, то и свету придёт конец.

Девочка, которой нравился Терри Пратчет,

грезился таинственный незнакомец,

я тебя разочарую: слова не значат

ничего; к тому же ты не Конец, а Ко"нец.

Всё кончается при правильном взгляде прямо,

продолжается – при неправильном взгляде сквозь.

Ты на даче; день; с соседкой болтает мама,

и варенье брошено на авось.

ГОСТИНИЦА В ГОЛОВЕ

Хороший хозяин знает своих жильцов

по имени и в лицо. Квартирант – не гайка,

не гвоздь, не пустая тара, в конце концов.

Но я – плохая хозяйка.

Стоишь в коридоре, и крик из-за всех дверей.

В прихожей на столике – груда вчерашней почты.

И каждую ночь совершают военный рейд

жучки-древоточцы.

Позвякиванья, постукиванья, шумы,

шаги, голоса: приметы живого сюра.

«Откуда вы родом?» – спрашиваешь.

«Да мы отсюда».

«И мы – отсюда».

Ночная активность – выше. Работа в две

дежурные смены, лампы поют несмело.

Как чтенье во сне, гостиница в голове

аморфна и неизменна.

Бодает каштан, исследует темноту,

ныряет под мост, как Ноева плоскодонка.

И просьба ко всем, оставшимся на борту:

задерживаться надолго.

Корабль двойников

Михаил ДЫНКИН

БУРЫЕ КРОВЛИ

нет, не мигрень,

но подай карандашик ментоловый