Литературная Газета, 6470 (№ 27/2014) - [42]

«Шар. Из цветного ситца была сшита оболочка шара (4 м в диаметре). Затем в лесу в течение шести часов под дождём мы наполняли оболочку воздушными шарами и пустили полученную стогообразную форму вниз по реке Клязьме. Предварительно внутрь «шара» был вложен включённый электрический звонок.

Моск. обл., Горьковская ж-д., станция Назарьево. 15.6.1977». Цитировано по альбому Е. Бобринской «Концептуализм», этот же текст с фотографией шара на реке был включён в постоянную экспозицию Третьяковки.

Классическим произведением О. Кулика, демонстрировавшимся в Москве, Цюрихе и Венеции, была его акция, состоявшая в том, что автор раздевался донага, становился на четвереньки, лаял, кусался и тем самым, как комментировал искусствовед, «символизировал русскую ментальность».

И т.д., в том числе творчество поэтов-концептуалистов в виде «стихограмм» Д. Пригова, «карточек» Л. Рубинштейна и тому подобное...

Если исходить из принятой, видимо, руководством Третьяковки формулы аэссенциалистов: «искусство есть то, что таковым называется», то по поводу этих и подобных произведений «нет вопросов». Называется «искусством», значит, искусство. Если же исходить из тысячелетнего опыта художественного творчества, то есть проблема. Прежде всего необходимо констатировать явное отсутствие родовых признаков искусства – эстетических достоинств формы и художественного содержания.

Но рискну всё-таки предположить, что мы имеем дело и с проявлением глубинной, объективно необходимой тенденции в развитии культуры. Суть её в заполнении разрыва между искусством и реальным процессом жизни. Разрыва, который образовался в Новое время, а в XX веке достиг максимальной степени.

Если посмотреть на историю культуры, то «искусство» в современном смысле, как «изящное искусство», возникает довольно поздно. Его не знает первобытная культура. Ибо тогда художественный элемент был вплавлен в мифологическое сознание, которое само не отличало себя от реальности.

Процесс отделения искусства от жизни начинается с Античности. Но и тогда расписанные амфоры и вазы, статуи богов были непосредственно включены в жизненный процесс и были предназначены не для созерцания, а для использования в утилитарных и религиозно-культовых целях. В ещё большей степени слияние искусства с жизнью характерно для тысячелетия средневековой культуры (ритуалы календарного, жизненного цикла и пр.). Неслучайно П. Флоренский категорически возражал против признания иконы произведением искусства. Человек приходил в храм молиться, что составляло существенную часть его жизни, а не созерцать произведения.

И лишь с Возрождения начинается процесс радикального отделения искусства от жизни. Это связано и с внутренними закономерностями развития художественного сознания, и с социальными, социально-экономическими причинами. С одной стороны, усложнение художественного сознания требовало его освобождения от подчинения внехудожественным функциям, что и рождает искусство в чистом виде, так называемое «изящное искусство». С другой стороны, зарождающееся капиталистическое, то есть массовое, сначала мануфактурное, затем промышленное производство всё в большей степени исключает художественный элемент из своих продуктов. Современный дизайн – это эстетическая форма утилитарного содержания. Художественно же – эстетическое начало концентрируется и присутствует исключительно в чистом, «изящном» искусстве. Для того чтобы соприкоснуться с ним, необходимо пойти в музеи и выставочные залы, в филармонии и театры, то есть фактически на какое-то время уйти из жизни, из реальности для того, чтобы сосредоточиться на художественном осмыслении этой реальности через посредство произведений, представляющих её особое удвоение.

Но особо существенно то, что отделение искусства от жизни происходит и в субъекте, в человеке. Складывается особая профессиональная группа художников. И только они художественно осмысливают ту жизнь, которой живут все остальные. «Остальные» становятся только потребителями искусства, потребителями специализированного художественного производства. И дело тут не только в том, что современный человек не имеет времени и сил для занятия художественным творчеством, будучи порабощён своей узкопрофессиональной деятельностью. Само искусство к XX веку настолько усложнилось, что овладение средствами выразительности его языка и принципами художественного мышления оказывается недоступно непрофессионалам. Даже в художественно-исполнительской деятельности. При максимально благоприятных условиях (художественное воспитание, свободное время и пр.) можно представить себе домашнее музицирование в виде исполнения романсов Варламова или квартетов Гайдна, но не вокальных пьес Вебера или квартетов Равеля и Шостаковича. То есть даже в качестве исполнителя обычный современный человек оказывается отчуждён от художественного творчества, от возможности выразить себя на специализированном языке искусства.

Вот этот разрыв, эту пропасть между искусством и реальностью, между творцами и потребителями и призваны заполнить феномены, рождаемые пост­модернистской культурой. Они представляют собой особый уровень культуры, особую «субкультуру», продукты которой можно определить как «искусственная реальность», а процессы творчества, их порождающие, – как «нехудожественная самодеятельность» или «популяр-арт».