Литературная Газета, 6470 (№ 27/2014) - [19]

И пока она идёт сквозь время,

Таинством любви венчая шаг, –

Нам ли горевать, что оскудеет

Божьим током русская душа.

САЛОМЕЯ

И вот моя голова на блюде…

Жизнь – только прихоть стрелок проворных.

И я уже различаю в людях –

Ангелов белых и ангелов чёрных.

Видеть – дано. Да глядеть – не смею:

П[?]рит от крови меч обоюдный!

Что ты просила ещё, Саломея,

Кроме моей головы на блюде?

ИНОГДА

Иногда – не случается.

Вздрогнет ветка кленовая,

На ветру закачается

И притихнет, бедовая.

Иногда – не по образу

И подобию Божьему...

Свистнет леший за просекой,

Схватит вёдра порожние,

Бросит вслед уходящему

За неверными тучами...

Иногда – даже спящему

Не расскажешь о случае.

Теги: Татьяна Романова-Настина , поэт

«Лесничим стану скоро»

ПУШКИНСКИЙ ВОПРОС

Куда струишься, женщина-вода,

минуя все запруды и затоны?

В тебя, как в реку, бросившись с моста,

плыву я к морю нежности бездонной.

Плыву, плыву, всё шире берега,

а русло дней оставшихся всё [?]же.

Плыву, и дна недостаёт нога,

водовороты голову мне кружат.

Ни маяка, ни бакена, одна

мерцающая ласковой пучиной

живой воды немая глубина,

да берег, в дымке еле различимый.

В какое устье, женщина-река,

несёшь меня, к какому чудо-морю?

Бежит вода, белеют облака,

и я плыву, с твоей волной не споря.

И пушкинский вопрос "куда ж нам плыть?"

в иные дни по-своему тревожит,

но дать ответ, по пальцам объяснить

я не могу[?] да и никто не может.

БАБУШКА АННА

Бабушка Анна, какому ты пану,

за спину пряча с клюквой лукошко,

кланялась, я дознаваться не стану:

в прошлом Курляндия, ты уже в прошлом.

В прошлом моё поселковое детство

в тихом Ильинском, Жуковского возле.

Спишь ты, и здесь же легли, по соседству,

мать и отец - на московском погосте.

Ты родилась, и подумать-то страшно! –

был девятнадцатый век на исходе;

минул двадцатый; но сердцу не важно:

мир без любви одинок и безроден.

Надпись на камне тускнеет с годами,

память же камня гранитного твёрже;

верится, ангел приходит за нами

и отворяет врата свои… всё же…

Всё же полна расставаний наука

недоговорок, печалей взаимных!

Бабушка Анна, за блудного внука

ты помолись в незакатных долинах…

ПРИВКУС ДЕТСТВА

Сердце, разве мы забыли,

вдоль по жизни проходя,

аромат прибитой пыли

после тёплого дождя;

запах крашеной террасы

и прогорклый, дрожжевой

дух от старого матраса

в шалаше, за душевой?

Пахнущий смолою ветер,

тиной и песком – река,

запах хлорки в туалете,

деревянном, в два очка…

Лишь на миг возникнет снова

в череде иных примет

привкус запаха родного –

и опять мне восемь лет!

В СВОЁМ КРУГУ

Овеян воздухом лесным,

в заимке усовского бора

уже почти что записным

его лесничим стану скоро.

Упало дерево – и вот

рублю я сучья для прохода.

Да мало ли каких забот

подкинет прыткая природа!

Но больше люди: тут и там

разбросан мусор, как в бараке,

и с тем, кто множит этот хлам,

не побоюсь дойти до драки.

Зато есть чистая река –

в июльский зной к ней путь недолог;

зато есть белые снега

и над лыжнёю лапы ёлок.

И синь полоски заревой,

и шумный слёт дождей отвесных,

и солнца луч над головой

в кругу сородичей древесных…

БЛАГОДАРЕНИЕ

Поля Подмосковья не солнечный Крым.

Мы склонны к иному везенью:

спасибо Тебе, что снегами укрыл

Ты нашу продрогшую землю.

И в белые ризы деревья одел…

Пусть сердцем к Тебе не добрёл я,

спасибо вдвойне за подаренный день –

лучистый осколок безмолвья…

ВЕРЮ

Среди дрязг и фанаберий

трудно биться об заклад,

но себе я всё же верю,

и земле поверить рад.

К вере нет дороги торной.

Путь без веры – звук пустой…

Ради пьяни подзаборной,

ради власти не святой,

за блудницу и за вора,

богача и трепача,

за отребье хуже сора,

за пропавших сгоряча;

ради искреннего слова

и проснувшихся сердец,

ради мира остального,

ради жизни, наконец, –

в смуте, слабости и силе

(ей, всесветной, не до сна)

поднимается Россия,

небом заговорена…

Я ГОТОВ

Забываю о жизни и смерти

и не знаю, молиться кому

в золотые мгновения эти –

их умом я никак не пойму:

залетая незнамо откуда,

увлекая незнамо куда,

воспаряют слова из-под спуда

и ложатся на лист без труда.

В них так много нежданного света

и задора, грозящего тьмой!

– Ты готов поплатиться за это

своей честью и жизнью самой?

Я готов, ибо сердце ликует.

И тоскует, когда в тишине

ветер этих мгновений не дует

и слова замирают во мне…

Теги: Александр Сорокин , современная поэзия

Из Толстого в порожнее

Татьяна Толстая. Лёгкие миры: Рассказы. - М.: АСТ. – 480 с. – 5000 экз.

Было время – я Татьяну Толстую очень любил. Помните? "Булку будиш? Какать будиш?" Я – да. Ещё бы... Или как лежит на диване мужик и глядит в потолок, – раз в полгода приезжает сосед, капитан дальнего плавания, принимает ванну и заливает его. Может быть, той самой водой, что ворочает валы к югу от мыса Горн, – каждый размером с дом на проспекте Мира. Вымытый, перед отъездом отслюнявливает мужику «на ремонт» – и мужик лежит... Над головой у него висит карта мира и раздражает своей Австралией. Хочется встать и вырвать Австралию с корнем. У неё тяжёлые зелёные потроха, брюхо облипло водорослями, с них весомо, обнадёживающе капает на пол... Я от этой Австралии умирал просто.

Потом было потом. Татьяна Толстая выпустила несколько книжек с названиями из четырёх букв: «Кысь», «День», «Ночь», «Река», «Двое»... Последнее уже напоминало о пьесе Остапа Бендера «Шея» и символизировало кризис идей. Выпущенный после многолетнего перерыва сборник рассказов называется капитулянтски многословно: «Лёгкие миры».