Литературная Газета, 6461 (№ 18/2014) - [19]

Нет, иногда, конечно, автор загорается: например, авантюристу от бизнеса и политики Антону Уткину он явно сочувствует, взгляд теплеет, когда о нём пишет. И о художнике Букашкине пишет с гораздо большей сердечностью, чем о всех «наутилусах» и «агатах кристях», вместе взятых, но зато когда речь заходит об уважаемой группе «Чайф» – как бы немножко костенеет от уважения и становится чуть более подробным, чем того требует композиция.

И всё же в целом претензия на «энциклопедический охват» ведёт к уравниловке: когда для писателя «одинаково важны все», неинтересным ему фигурам это жизни не добавляет, а у интересных – отнимает. Вот и выходит журналистский отчёт. Этакая книга-реферат.

О том, что её написал писатель, напоминают лишь редкие, через одинаковые промежутки вставленные сполохи «выразительного языка» – когда посреди протокольного описания милицейской погони вдруг перья ангелов взвихряются над детской площадкой или когда какие-нибудь «десиптиконы» задерутся аж на целый абзац с «автоботами». (Вероятно, наши с Ивановым дети – ровесники.)

Техника, в которой выполнено украшение текста этими внезапными выразительностями, называется «инкрустация» и к традиционным уральским промыслам имеет отношение самое непосредственное, но улучшению общего впечатления от книги почему-то не служит. Выглядит это так, будто у повествователя глаз дёргается. Или мужественный голос срывается на впечатлительный истеричный дискант.

Но это с одной стороны. С другой – книгу можно читать с любого места: в этом её достоинство. Интересно тебе про «свердловский рок» – вот про свердловский рок. Интересно про бандитов – вылистывай себе про бандитов. А если всё-таки читать книгу подряд, она тебя рано или поздно ломает. Подчиняет себе. Плевать становится на то, что она «неписательская». (А надо?) Плевать на то, что язык то сер, то аляповат. (Когда хочешь выразить что-то чрезвычайно для тебя важное, язык часто подводит.) Вообще все литературные претензии к книге выглядят жеманством на фоне громадья её темы.

Ведь вот смотрите: напиши Алексей Иванов, к примеру, только о художнике-наивисте Букашкине, книга вышла бы, возможно, куда более изящной и душевной, а человек двести-триста оценили бы и смелость в выборе темы: дескать, такой мейнстримщик, а позволил же себе умалиться – согрел росток в ладонях… Но такая книга не прозвучала бы. А «Ёбург» – не только «прозвучит», но и сам по себе звучит. От книжки такой-сякой вибрации исходят – как от чего-то мощного и большого. В ней, как в раковине, «море шумит».

Дело в том, что в литературе как в явлении общественно значимом и этой значимостью питающемся (не исключительно ею, не исключительно), работает следующий принцип. Что в книге важнее всего? Во-первых – «о чём», тема. Во-вторых – «что», идея. В-третьих – «как», форма. Только в таком порядке, не наоборот.

Можно плохо написать о чём-то важном (или о ерунде, но волнующей людей ерунде), и о книге заговорят с волнением. Говорить об идеях общество приспособлено уже значительно меньше, а говорить об эстетических качествах – не приспособлено вовсе (разве только в форме разговора об идеях). Соответственно пока в литературе делается упор на «качество», она теряет читателя.

Что ж, литература должна быть плохой?!

Нет, она должна быть хорошей – но по умолчанию. Быть хорошей – не цель литературы, если только её пишет не сражающийся с самим собой малоодарённый писатель. (Нет у здорового человека задачи «не быть инвалидом», а вот у инвалида – как раз может быть.) Но, скажем, критик Наталья Иванова, любящая рассуждать о «литературном веществе» (выражение-то какое сорокинское), этого не понимает. И ворох «специалистов», управляющих издательско-премиальным процессом, – тоже. Агрессивно не понимают, не понимают в штыки!

И вот тут как раз преодолеть бастион помогает слава. Как учит критик Галина Юзефович, «по-настоящему большой писатель имеет право быть таким, каким хочет». (То есть маленький или не по-настоящему большой – не может. Какая мудрая оговорка.) Алексей Иванов прославлен – а значит, может быть каким хочет. Естественным, бесцеремонным, утирающим рукавом нос. И книга такая же – утирающая. А чё? А ничё.

Только одна претензия. Одно «чё». Совсем небольшое. Герои книги, как уже сообщалось, – музыканты, бизнесмены, художники, бандиты, экстремалы, правители. Все те, про кого телевизор. А где просто люди? Те, которые создали своим трудом (понятно, что работали они не для этого, но создали же!) крупнейший промышленный центр страны, и уже на притяжение этого огромного города «и его последствий» слетелись мотыльками все те, про кого в книге?..

Их, шаркающих в сумерках к Тотальной Проходной, в книге нет. Как, впрочем, и во всей обслуживающей деньгодателей российской литературе. Наверное, именно для того, чтобы эту бесценную роскошь – бесплатных простых людей себе позволить, и нужны настоящие писательские «субъективность» и «произвол».

Теги: Алексей Иванов. Ёбург

Северный ветер и его невеста

Устное народное творчество эвенов северо-востока России изу­чено ещё слабо. Мифы и легенды эвенов одним из первых записала и поведала миру российский лингвист Вера Цинциус (1903-1983). Её сборник "Творчество народов Дальнего Севера" вышел в Магадане в 1958 г. И всё-таки родоначальником эвенской литературы считается автор первой эвенской повести «Моё детство» Николай Тарабукин (1910–1950) – ученик Цинциус. Первая эвенская книга увидела свет в 1854 г. в Москве в Синодальной типографии. Это был эвенский перевод Евангелия от Матфея, выполненный русским священником Стефаном Поповым (1827–1897). Кроме перевода Евангелия, Попов в 1858 г. предложил к публикации первую эвенскую азбуку. Она получила название «Тунгусский букварь с молитвами».