Литературная Газета, 6459 (№ 16/2014) - [28]

Теги: Стефанович , Пугачёва , «Кураж» , Шекспир

Вместе с правдой

Так случилось, что мне, коренному москвичу, довелось прожить на территории, которая именовалась Украиной, достаточно продолжительное время. Впервые я оказался в Одессе в 1981-м, где проработал два с небольшим года. Второй раз по ряду личных причин поселился уже в Крыму, в Евпатории, в конце 1993-го, где жил с семьёй около пятнадцати лет, где выучились трое моих детей. Да и потом мы по нескольку месяцев находились в Крыму. Откуда последний раз уезжали в сентябре 13-го, не смея даже предположить, что произойдёт менее чем через полгода. Поэтому мог наблюдать всё происходящее в Крыму и на Украине как из России, так и "изнутри"», вполне независимо. Наблюдать почти с самого начала становления «незалежной». Собственная работа была во многом связана с телевидением, созданием фильмов, поэтому вопрос: «Что нам мешает быть вместе на экране и в жизни?» - мне понятен и близок. Потому что сам неоднократно задавал его себе за прошедшие двадцать с лишним лет.

В начале 80-х, в Одессе, этих вопросов не возникало в принципе. Хотя и тогда Одесса числилась за «советской Украиной». Я работал артистом в ТЮЗе, потом в Русской драме, снимался в маленьких ролях, эпизодах на Одесской киностудии, телевидении. Город влюбил в себя полностью. Из украинского в нём я вспоминаю только замечательные ресторанные вареники в горшочках и редкие выпуски украинского «телебачення» по местному ТВ, которые никто не смотрел. Лучшие друзья тех времён – Вася Пинчук, звукорежиссёр, родом из Ровно, его брат Пётр – художник, и Сергей Зинченко, одессит, прекрасный артист. И ещё полгорода добрых знакомых. Мы все так или иначе не воспринимали власть, хохотали над анекдотами о косноязычном генсеке, Ленине, Сталине. Но никаких унылых разговоров об исторической украинской «миссии» не было и в помине. Разве что анекдот о её «глобусе». При этом «кацап», «хохол», «москалюга» – звучало постоянно, без всяких обид, весело и с любовью. Всё что-то придумывали, устраивали вечера, выступали, пели... Но потом произошло событие, которое запомнилось.

Году в 82-м был объявлен всеукраинский конкурс самостоятельных театральных работ. Я написал свою первую небольшую пьесу. И мы её поставили. Работали ночами, естественно, бесплатно. Таскали аппаратуру, декорации, свет, звук. Все горели. Приехала комиссия из Киева. «Будет Стельмах. Это известный украинский литератор, но не отец, а сын», – пояснили мне. Пьесу смотрели вечером. Она одноактная, на двоих. Потом обсуждение. Помню тёмный зал, длинное лицо в очках. Это Стельмах. И нас, нет, не разнесли. Нас уничтожили. По сути пьесы не сказали почти ничего. Были монотонные, обидные оскорбления человека, защищённого властью Управления театров Украины. Конечно, я понимаю, работа была, может быть, наивной, автору и исполнителю всего-то двадцать два, а партнёрше и того меньше. Но это была работа. Можно было найти слова, подбодрить, направить. И снисходительно отпустить ни с чем. Но я почувствовал ненависть. Тяжёлую, тягучую. Это было что-то чужое и нутряно враждебное. Я неосознанно понимал, что мне, москвичу, посмевшему чувствовать здесь себя как дома, мстят. Стельмаху тогда было тридцать с небольшим. Следующий раз я о нём вспомнил в 2001-м, когда услышал, что он разбился на машине. Узнал, что он был драматург, борец за «мову» и «незалежность» Украины. И снова забыл о нём. Как и тогда, когда мы, ошарашенные, пошли, напились и забыли. Но это чувство беззащитности перед чужой, враждебной властью запомнилось накрепко.

В 93-м году на Первой программе «Останкино», прямо перед известными событиями, успел выйти последний из моих трёх выпусков цикла «Слово». Он был об Одессе, её основании, истории и назывался «Берег России». Меня пригласили к какому-то телевизионному начальнику. Смущаясь, показали письмо из посольства Украины. В письме возмущались, как по Первой программе смеют выпускать фильм о суверенной территории с таким названием. «Что отвечать?» – спросили меня. «Пошлите им копию и напишите, чтобы учили историю», – ответил я. Мы рассмеялись, и я ушёл. Но с годами всё оказалось серьёзнее и отвратительнее.

Тогда, в начале 90-х, нам в Крыму казалось, что скоро всё вернётся на «круги своя». У Крыма был свой президент, явно стремящийся быть ближе с Россией, потом юго-восток солидарно проголосовал за Кучму, депутата Рады, говорящего с трибуны только по-русски. Основной его лозунг: «Украина и Россия – меньше стен, больше мостов». Кучма стал президентом. И вместо русского стал говорить на украинском «суржике». А на границе стали как грибы расти стены таможен, контролей, шлагбаумов. Беззастенчивые взяточники в форме стремительно плодились, жадно выхватывая доллары из пересекающих границы людей. Президента Крыма упразднили, как и реальную автономию. Украинская «мова» начинала забивать все языковые щели, напоминая милую голосистую птичку, которую натужно раздувают через трубочку, превращая в уродливого, всепоглощающего монстра. Учителя школ тихо ругались страшными словами. Пришедший Ющенко добавил напора в «трубочку» и перевёл на украинский всё делопроизводство и суды. Наступил «рай» для переводчиков-толмачей, потому что мало кто мог в Крыму и на юго-востоке безупречно составить на «мове» жалобу или иск. Возникшая «нацрада» по телерадиовещанию, коряво, тупо и неуклонно, зачищала эфир, вводя обязательные украинские субтитры, а затем и дубляж на украинском. Оставалось ввести ещё украинские цифры. При этом ВСЕ всё прекрасно по-русски понимали, говорили и писали. Стало ясно, что время упущено, люди запуганы и разобщены. Каждую весну все меня спрашивали: «Приедет ли Россия, Москва?». Потому что именно мы «делали» сезон. Друзья-татары кляли деятелей меджлиса, которые «пилят» между своими деньги из Киева и устраивают перед сезоном всякие антироссийские шествия, отнимая их скромные доходы от туристов.