Литературная Газета, 6433 (№ 40/2013) - [13]

– Нынче у нас почти все – патриоты, только под патриотизмом понимают разное.

– Удостоившись многих премий (Шукшинской, Бунинской, Платоновской и др.), вы успокоились? Можете сказать, что не обделены вниманием читателей, критиков, литературоведов?

– Я давно понял: практически все, кто писал о моих сочинениях, правы. Особенно я благодарен тем, чьи трактовки кардинально не совпадают с моими представлениями о том, что именно я сочинил. Чувствуешь себя правителем, к землям которого прирезают за просто так всё новые и новые территории. Иногда, конечно, раздражает, когда тебя хвалит заведомо неумный человек, но приходится терпеть – не возражать же, в самом деле.

– А как быть тем, кто обделён? Тем, кто просто по возрасту не мог, как вы, дебютировать во времена СССР. Им-то гораздо сложнее пробиваться.

– Когда дебютировал я, был один набор проблем и препятствий, сейчас другой. По-моему, это настолько очевидно, что даже не тема для серьёзного разговора. У каждой эпохи свои переполохи.

Беседу вёлИгорь ПАНИН

Три обязательных вопроса:

– В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

– Ещё жив и работает Чехов, тут же Блок, Белый, Горький, Андреев, начинаются Бунин и Шмелёв. Да что я, – все всё знают. Вывод: тогдашние критики ошибались. Чтобы «опыт по сличению времён» был поставлен корректно, критики начала XX века должны были бы высказаться и по поводу современных писателей. Это трудно организовать. Могу, если угодно, сравнить авторов начала прошлого века с авторами начала нынешнего, но, боюсь, результат предсказуем.

– Почему писатели перестали быть «властителями дум»? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?

– На сайтах Стихи.ру и Проза.ру, насколько я знаю, сотни тысяч авторов. Устрашающее количество «властителей», на всех и «дум» не хватит. Как только за стихи перестали платить, количество пишущих стихи резко увеличилось. Чего больше в этом явлении – идиотизма или святости, я не берусь сказать. Нынешняя ситуация характерна тем, что у нас исчезло – или почти исчезло – разделение на сочинителей и читателей стихов. Пишут те, кто читает, читают те, кто пишет. Я не ругаюсь и не скорблю, просто так оно есть. В прозе вряд ли дойдёт до таких крайних форм. Даже ничего не пишущие люди любят, когда им рассказывают интересные истории, и, подозреваю, никогда не разлюбят.

– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

– Вспоминается мне Лит­ин­с­ти­тут­ский преподаватель Михаил Павлович Ерёмин. Он был немалый артист. Однажды выдал такую интермедию: громко, отчётливо произнёс перед заскучавшей аудиторией знаменитую формулировку: «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях». Театрально смолк, обводя нас одновременно лукавым и орлиным взором. Десять секунд прошло, пятнадцать. Потом говорит: «Ну, я жду!» – «Чего, Михал Палыч?» – «Вопроса!» – «Какого?» – «Данная в ощущениях! Кем, КЕМ данная?!»

Теги: Михаил Попов , современная проза

Война окончена – победителей нет

20 с лишним лет мы живём в условиях иной реальности, ничем не похожей на то, что было до неё. Мои ровесники, окончившие школу в конце 80-х, перешагнули 40-летний рубеж. Для литератора - великолепная пора ранней зрелости, без дидактической навязчивости, но уже с опытом. Уже дышат в спину более молодые, уже обгоняют на поворотах, а за ними ещё и ещё, и гул идёт от их энергий, мечтаний, замыслов, планов, дерзаний. С моего поколения начинается время тех, кто пришёл в литературу после советской власти, пришёл на развалины и, посидев сперва в унынии, начал что-то созидать. И не потому, что хотелось создать нечто великое, а потому, что ломать было нечего. Развалины не принято разрушать. Какая же мозаика сложилась из этих усилий, в каком сочетании нам явились личные фрагменты и фрагментики? Да и есть ли она, картина молодой постсовет­ской литературы, или это всего лишь иллюзия? Можно ли увидеть в ней литературный процесс, и если да, с помощью каких и кем созданных механизмов этот процесс регулируется?

Термин "постсоветская молодая литература" я употребил неслучайно, поскольку все писатели, дебютировавшие ещё при СССР, несомненно, остаются советскими, как бы они сами к советской власти ни относились. И в этом нет никакой их воли, доброй или злой, просто слишком уж жирной оказалась черта между «до» и «после», слишком уж разный разбег брали писательские судьбы «тогда, при социализме» и сейчас, при нынешнем, сложно ещё терминологически определяемом политическом и социальном порядке. В первой половине 90-х инерция советского литературного пространства ещё была сильна, хотя предательски с каждым днём ослабевала. Молодой литератор метался от надежды к ужасной безысходно­сти. Советские литературные инстанции, пытаясь работать в новых условиях по старым лекалам, одна за другой терпели крах или превращались в коммерческие лавочки сомнительного толка. Книжные полки магазинов наполнялись чем угодно, только не тем, что создавалось в стране в те годы. Лит­институт продолжал принимать и выпускать студентов, но никто не был в состоянии объяснить, чем им придётся заниматься. Главным трендом тогдашней литературной молодёжи был уход в андеграунд. Расцениваю это как попытку спастись, защититься от безумия. О публичности никто даже и не мечтал. Максимум, на что можно было рассчитывать, – это творческий вечер в зале на сто мест, сдобренный порцией страха, что никто слушать тебя не придёт. Я думаю, что эстетика ныне одного из лидеров поколения Романа Сенчина – оттуда, из того отчаяния, во многом до сих пор непреодолённого.