Литературная Газета, 6405 (№ 08/2013) - [23]

Большинство людей, собравшихся для изучения авторского наследия Юрия Поликарповича, говорили о неисчерпаемости и уникальной широте его дарования, об удивительном масштабе творческой личности, о том счастье, которое ощущают они, оказавшись современниками великого патриота России. Русская земля всегда была богата дарованиями, но в данном случае все сходились на мысли, что спустя 10 лет после его смерти смысл и значение деятельности Ю. Кузнецова (а он был не только поэтом, но и редактором, педагогом, переводчиком, просто замечательным собеседником...) неуклонно возрастают. Более того, многие отмечали, что относятся к нему как  к  живому, незримо присутствующему среди нас человеку. Стоит ли напоминать о том, что диалог с официальной трибуны постоянно переходил в кулуары, где можно озвучить наиболее неожиданные и парадоксальные размышления.

Разговор о литературном наследии Юрия Кузнецова было решено продолжить. На 2014 год предложена такая "повестка дня": "Пространство и время в творчестве Ю.П. Кузнецова". К сотрудничеству приглашаются все заинтересованные люди.

Сергей КАЗНАЧЕЕВ

Пьеса для пенопластового пианино

Пьеса для пенопластового пианино

ЛИТПРОЗЕКТОР

Он жил в Доме на набережной и страдал. Страдал от того, что его отец, видный коммунистический деятель, был так умучен, так обласкан этой проклятой партией. Страдал от несвободы и невозможности  поехать в Париж, куда беспрепятственно уехал и откуда регулярно наезжал его единственный друг. Страдал от того, что Россия - тюрьма, родиться в ней - пожизненный приговор. Страдал, получая хорошие деньги за музыку, которую писал для плохого советского кино. Страдал от измены жены, на которую до измены обращал весьма мало внимания. Страдал, что в позднебрежневское время его внезапно отлучили от преподавания в консерватории, когда он начал скрытно писать концерт по мотивам маловысокохудожественной книжки, которую когда-то давно по каким-то необъяснимым причинам признали антисоветской. Страдал, потому что полюбил женщину, и она его полюбила и даже ушла от мужа, но ему всё равно было плохо; ему было бы плохо в любом случае. Мы, правда, не особенно понимаем, как сильно он страдал, потому что всякий раз ввиду надвинувшейся драмы он впадал в горячечное состояние, где ему являлся небольшой компактный кошмар, - но читателю и этого должно хватить для сочувствия страдальцу. А иначе на что читателю воображение?

Журналист Марина Королёва, сопроводив свою книгу "Верещагин" пафосным подзаголовком concerto grosso, бросила публике нетривиальный вызов: сможем ли мы расслышать звуки, производимые пено- пластом? Способно ли растрогаться очерствелое сердце России? Между тем за скобками маячит другой вопрос: может ли проза Марины Королёвой вызвать сочувствие?

Вот, например, букинист, арестованный коварной брежневской властью за то, что продал какую-то сто лет никому не нужную книжку. Досталась она ему случайно и за бесценок, а продал он её за большие деньги. Сам считал книжку очень, ну прямо страшно опасной. И продал, более того - навязал давнему, излюбленному своему клиенту за кругленькую сумму. Не мелькнёт ли здесь мысль, что букинист хотел на пустом месте найти барыши, а поимел неприятности?

В главной героине нам предложено увидеть молодую женщину, прекрасную и романтическую, прямодушную и воздушную. У неё абсолютный слух! - несколько раз значительно помянуто читателю. После экзамена в консерватории, на котором девица с абсолютным слухом получила четвёрку, она рыдает и решает тогда вообще бросить музыку. Потому что "если мне поставили четвёрку, значит, я никогда не буду великим музыкантом, а обычным я не хочу". Чем сделать ещё одну попытку присягнуть музыке (героине в то время всего четырнадцать лет, и не все великие в столь юном возрасте показали себя круглыми отличниками), она лучше станет посредственным лингвистом. Учась в университете, она будет кричать "ура" и аплодировать, услыхав о смерти Брежнева. Вы уже начали сочувствовать?

Больше всего пластмассы потрачено на образ главного героя. Профессора. Композитора. Несмотря на то что большая часть книги написана от первого лица - от его лица, - мы о нём так ничего и не знаем. И не потому, что он неимоверно сложен. А потому, что он удручающе искусственный. Он думает, что любит своих студентов и что они его тоже любят. Но мы не видим этих студентов и понятия не имеем, за что бы они могли полюбить такого нелюдимого и зашоренного человека. Он думает, что любит своего сына. Но мы так ничего и не знаем о его отношениях с этим странным мальчиком, который с течением лет никак не меняется. А есть ли он вообще? Профессор покупает и вроде бы читает умные книги - но неясно, что он понимает в этих книгах. Нам говорят, что композитор очень талантливый, что он написал потрясающий концерт, что он гений. Нам говорят - а мы не верим, не слышим, не верим.

Советское время оставило множество примеров высокой трагедии. При желании найти истинно драматичную судьбу было бы нетрудно. Но "Верещагину" вообще не хватает подлинности. Королёва подробно распишет все главы, с видом необычайной серьёзности называя их частями концерта, но вы не услышите музыки. Её не слышит даже девица с "абсолютным музыкальным слухом": рассказ частично ведётся от её лица, но нигде она не расскажет о том, какова ей показалась игра влюблённого композитора и что она поняла из его величайшего сочинения. Что это гениально? Ну, допустим. А почему всё-таки?