Литературная Газета, 6404 (№ 07/2013) - [13]

Боже, как грустна наша Россия! Спасибо Рубинштейну, прорубающему окно в незнамое. Как истинный европеец, он указывает на наши недостатки и нещадно бичует пороки. "Bistro, sputnik, glasnost, samovar, kazak и dacha - это ничего ещё. А вот с широко известным в мире словом pogrom дело обстоит кудa грустнее", - сокрушается Лев Семёнович. Сам он, разумеется, тоже не избежал погромов, вспоминая завуча Юлию Михайловну, дёрнувшую его за ухо "так, что пошла кровь". Видимо, все эти ужасные репрессии, пережитые в детстве, и наложили неизгладимый отпечаток на характер будущего правозащитника и великого русского писателя, отстаивающего ныне нашу свободу.

Носить ли крест, будучи обрезанным, записываться ли русским в документах, считая себя евреем, - эти глобальные вопросы не дают покоя автору, заслоняя всё остальное - мелкое, суетное. Даже рассуждая о традиционных славянских орнаментах, Рубинштейн не может избавиться от беспокойства: "Слaвянскую вязь, причём золочёную, я увидел прошедшим летом нa груди крупного белобрысого мужикa, сидевшего нaпротив меня в пригородной электричке. Этой вязью нa его чёрной футболке было выведено: "Я русский". Ну, если русский, то, значит, беда, скрытая угроза и неприятные последствия. Призраки Витьки Леонова, Марьи Васильевны и Юлии Михайловны бродят по вагону. К счастью для писателя, на сей раз никто его не обзывал, не дёргал за ухо и не доводил до публичного позора с мокрыми штанами. А ведь могли бы!

Что ни говорите, а это действительно новое слово в отечественной литературе! "Архипелаг ГУЛАГ" наших дней, уместившийся в небольшом томике. Однако Солженицын боролся в основном с системой, а Рубинштейну противостоят не только власть, попы и комитетчики, но ещё и эти[?] которые в майках с надписью "Я русский". Льву Семёновичу надо бы молоко прописать - это ж титанический труд. Как жив-то до сих пор в этой кошмарной стране? Вот с эстонским ветераном Второй мировой, воевавшим на стороне немцев, он подружился и, как пишет в своей книге, нашёл для пожилого вояки слова оправдания. Но то Прибалтика, там люди культурные, не то что у нас в подмосковных электричках[?] Доживём ли до той поры, когда поймём всю значимость Рубинштейна для России? Я надеюсь. Брат и сестра Прохоровы тоже. Нас мало, нас, может быть, чуть больше трёх. Но мы верим, что этот гигант

мысли и отец русского либерализма займёт своё законное место на олимпе нашей словесности. А там и до "Нобеля" рукой подать. А "Шнобель" у него уже есть.

Игорь ПАНИН

Маленький против Высокого

Маленький против Высокого

Дискуссия: Родное - чужое - вселенское

Продолжаем дискуссию, начатую в № 6 статьёй А. Ивантера "Не уставая ненавидеть". На примере некогда знаковой для интеллигенции книги

Ю. Карабчиевского "Воскресение Маяковского" хорошо видно, к чему приводят поспешное развенчание и искусственное отчуждение

Во времена перестройки в плотном потоке антисоветской литературы появилась книга "Воскресение Маяковского". Её автор сразу стал героем эпохи как человек, уничтоживший один из советских символов. Маяковского отныне не существовало. Вместо великана, который покрывал площади кованым, революционным стихом, все увидели долговязого мальчика-рифмоплёта, умело торговавшего своим природным даром.

Автор книги разобрался с Маяковским тонко и беспощадно, но при этом проявил некий возвышенный гуманизм. Будучи тоже поэтом, он не просто отхлестал собрата своего по бронзовой роже, а как бы освободил его от отвратительной маски, показав всем истинное человеческое лицо. Он словно похлопал великана по мощным плечам и тихо сказал ему: "Ну, хватит, брат, орать и нагнетать ложный пафос. Уймись. Мы всё о тебе знаем и всё понимаем. Мы тебя даже не осуждаем и не собираемся гнать из литературы, подобно твоим антрепренёрам-большевикам. Ты даже чем-то нам нравишься: такой фактурный, рычащий и трагикомичный. Но с постамента, дружок, тебе придётся сойти и занять место в тенёчке, далеко позади Мандельштама, Пастернака и всех, кто действительно является великанами".

Прошли годы, и время, как это и полагается, всё прояснило. Оно расставило по законным местам как великанов, так и тех, кто ни ростом, ни духом не вышел. Свежим взглядом перечитывая "Воскресение", ты не только утверждаешься в мысли, что это однобокая спекуляция, выставляющая Маяковского жалким, болезненным существом и отказывающая ему в искренности. Ты видишь, что книга Юрия Карабчиевского - это выражение сконцентрированной ненависти, прикрытой очень тонкой вуалью.

Об этом произведении не стоило бы говорить вообще, если бы не трагедия, происшедшая с автором. Через 10 лет после шумной публикации он покончил с собой. Вот был бы жив и здоров, оставалось бы выразить презрение к этой книге как к антисоветской агитке, являющейся, по сути, просто памятником себе. Но факт самоубийства поднимает всю эту историю на некую высоту. Ты понимаешь, что речь идёт о каком-то серьёзном уроке, который не худо бы осознать.

О Карабчиевском известно немного. Но, читая опубликованное, понимаешь, что к нему самому вполне применимы те технологии, которые он применил к Маяковскому. Вот поставь другие знаки, и перед тобой никакой не правдоискатель, а расчётливый литератор, который удачно продал свою подпольную диссертацию. Причём в период, когда за это уже не наказывали. (Время, кстати, именно это и сделало - поменяло знаки. В сознании общества антисоветизм сегодня есть зло.)