Литературная Газета, 6399 (№ 01/2013) - [15]

Библиотека № 122

Шоссе Энтузиастов, 20

19 января - литературный вечер, посвящённый творчеству Николая Гумилёва "Ещё не раз вы вспомните меня[?]", выступление профессора Литинститута С. Джимбинова; конкурс выразительного чтения стихотворений Н. Гумилёва. Запись на участие в конкурсе по телефону 8-916-055-06-32 или по электронной почте: [email protected]. Начало в 15.00.

Неформат

Неформат

Надежда КОНДАКОВА

* * *

Неформат, - говоришь?

Вот и я говорю: неформат

этот умерший сад,

эти липы усталые - в ряд,

камни бывшей усадьбы

и брёвна столетней избы[?]

Неформатно сплясать бы,

да старые ноги слабы.

Не игравшие сроду -

вместо шаха поставили мат.

И душа, и природа,

и отчизна - уже неформат.

Были люди двужильны

и духом совсем не слабы,

но своё отслужили

и стали  "совки" и "рабы".

Дайте устриц на блюде,

шампанское и шоколад!

Ах, не любите?.. Люди,

так значит и вы - неформат.

[?]В этой жизни форматной,

подробности спрятав под кат,

я пойду на попятный,

чтоб только вернуться назад.

Там сынок - под берёзой,

тверёзый, не верящий в Ад,

и надежды, и слёзы[?]

И смерть, та - всегда неформат.

* * *

Как только почувствуешь - больно,

так тотчас на тихой трубе

взыграют: Довольно, довольно,

довольно уже - о себе!

Я знаю, мой  Ангел-хранитель,

по свету мотаясь с сумой,

что ты - мой единственный зритель,

свидетель единственный мой.

Все шрамы мои и каверны

залечены, но всё равно:

что в сердце написано - скверно,

что в жизни случилось - темно.

* * *

В прозекторской и в фимиамной -

горит, не мигая, свет.

Там, в вечности амальгамной

останется твой портрет.

Ты плохо жила и скорбно,

не верила в силу зла,

в кругу чепухи, попкорна

ты сына не сберегла.

Любила до слёз, до дрожи -

небесные зеркала,

и родину свою - тоже,

и тоже не сберегла.

Так что же - вскрывай, не гребуй -

не скроешь ни стыд, ни срам.

И оценить не требуй

свой нищенский фимиам.

* * *

Котят элитной породы корниш-рекс

никогда не топили, поэтому взрослые особи

совершенно не боятся воды.

Если б и нас никогда не топили -

так бы и мы не боялись воды,

слуг государевых, лагерной пыли,

пыток, милиции и темноты.

Так бы и жил, не скуля и не ёжась,

вольной Расеи непуганый люд,

так бы и Грозный, в столетиях множась,

стал бы  негрозным, да вот не дают.

Птичка-чумичка, скажи мне, сестричка,

что же так скверно вокруг и темно,

что же так скорбно молчит электричка,

что ж так безмолвствует, глядя в окно?

Словно и не было - двадцатилетья,

или опять обманула судьба?

Хмурые лица, притихшие дети,

дама - брезгливо поджата губа[?]

Кто мы? Зачем мы? За что отвечаем

в море житейском средь огненных вод -

утлую лодку бесплодно качаем

или спасательный пробуем плот?

* * *

Самозванство. Россия. Семнадцатый век.

И невольно любуешься князем Пожарским.

Вот придёт он, вот выйдет он к нам, имярек,

чистотой соревнуясь со снегом январским.

Вот пойдём мы за ним, вопрошая ответ

у души, самозванно взыскующей правды.

Но постойте[?] а нужен ли нам этот свет,

этот искус свободы с укусом Непрядвы?

Ведь пока самозванец пирует в Кремле

и народ равнодушно его понимает,

правды нет на земле[?] Нет её на земле.

Ну а выше? А выше - не знаю.

Без меня

Ах, как блазнит и дразнится

горечь яркого дня[?]

Но теперь вы на празднике -

без меня, без меня.

Все Евтерпы, все Талии,

прейскурантом звеня,

хоть в Москве, хоть в Италии -

без меня, без меня.

Вот беда моя - личная,

а возня и грызня

и тусовка столичная -

без меня, без меня.

Там - варилось, тут - жарилось,

вот всему - и зарок!

Я и так отоварилась

этим хлёбовом впрок.

Мной и так обесценено

было много чего -

от перчатки Есенина

до него самого,

чтоб народ нечитающий

выбрал много иных,

тех кумиров пока ещё,

лошадей временных.

От такого пожарища,

вплоть до Судного дня,

вы теперь уж, товарищи,

без меня, без меня[?]

* * *

Как я люблю масштабных неудачниц -

не дачниц, не машинниц, а чердачниц,

но не мошенниц - Боже упаси!

О, сколько их, любимых, на Руси!

А вы, в своих "шанелях" и "диорах"[?]

Люблю и вас! Но в шалях и оборах,

в смешных, почти нелепых кружевах -

мне всё равно роднее и дороже.

Вот их любовью дорожу я тоже,

она у них не только на словах.

Масштаб масштабу - рознь!

Не в этом дело.

Но вот сейчас, у крайнего предела,

почти на роковой очереди

я думаю, а кто за гробом встанет, -

"шанель" смутится, и "диор" отпрянет,

в Мадрид уедет, словно в воду канет -

исповедимы ль Божии пути?

А эта, почтальонка демиурга,

из Костромы, Ростова, Оренбурга,

займёт деньжат, билет в плацкарт добудет

и даже рассусоливать не будет.

Бела, как мел, у смертного одра

в оборках и в платочке чёрном встанет

и зарыдает. И сто раз помянет,

как мать, как милосердная сестра.

Письмо в Париж

Возвращаясь в Эдем

после долгих блужданий

по России с её нужниками в грязи,

среди сказок её или иносказаний,

удивительных - издали, страшных - вблизи,

одинокий, как перст, ты любовью - измучен,

может, это и есть  родовое пятно? -

ни ногтями содрать

ни забыться в падучей -

не залить даже водкой - проступит оно!

Так на вёсла садись и плыви по теченью -

вдоль засохших кустов по умершей реке.

Но и это уже не имеет значенья

для России в её инфернальной тоске.

Может, только Господь

и остался над нами,

чтоб в надменной Европе, в роскошном саду

мы безжалостно мучились русскими снами,

умирать бы хотели - лишь в русском аду.