Литературная Газета, 6397 (№ 51/2012) - [42]

Исключаю ли я случайность в таком важном деле, как призвание? Полностью. Нельзя призвать кого-то на дело всей его жизни случайно. Увлечь кого-то каким-то делом надолго без внутренних встречных импульсов - невозможно. Увянет, сникнет, сойдёт с дистанции. И потому, когда я слышу сетования родителей, что, дескать, дурная компания сбила с пути какого-то невинного подростка, я всегда думаю не о дурной компании, а об этом подростке. Завяз, значит, не в дурной компании дело[?] Сбить с пути нельзя: истинный путь даётся не для того, чтобы с него сбивали.

Помню ли я какие-нибудь сомнения, колебания касательно того, кем стать? Даже секунды не было во всей моей жизни, когда бы я хотела выбрать какую-нибудь другую профессию, кроме писательства. Я всегда знала, что буду писать. Более того, я всегда писала. Читала и писала. А до того, как научилась читать, требовала, чтобы мне читали. Всегда что-то декламировала, всегда обожала уроки литературы, всегда тянулась к тому, что называется изящной словесностью.

Да, но какая именно литература окружала моё советское детство? Если бы не русская классика и классика вообще, можно было бы взвыть - скудость, безвкусица, бесталанность потрясающие. Но человека из эпохи не вынешь, как слово из песни. Делалось всё, чтобы мой вкус был вконец испорчен, и если этого не случилось, то только благодаря безошибочному внутреннему слуху, эстетическому инстинкту сидящего во мне художника и той доле упрямства, которая противилась бы ещё и не такой эпохе, как советская. Всё-таки как замечательно, что личность всегда зависит только от самой себя, а не от навязываемых ей эпох. Ну не мистика ли, что дух дышит где хочет, даже там, где ему дышать не дают. И что дух дышит не только там, где хочет, но и так, как хочет. И иногда - из духа противоречия - дышит даже наиболее интенсивно как раз в смрадные и особенно удушливые времена. Казалось бы[?] А вот поди ж ты[?] Самостиен, автономен, упорен, упрям.

[?]То, что высшие силы дали мне взыскательный и взыскующий, ищущий дух, - это, конечно, счастье. А вот то, что родили с ярким этническим чувством и писательским даром, а эпоха тут же отобрала родной язык, - как отнестись к этому? Прибавьте сюда ещё и повышенный интерес к мировоззренческим проблемам, что тоже убавляет читателей. А резкость и прямота пера - дополнительное условие невостребованности. Даже одной из этих нестыковок было бы достаточно, чтобы посчитать судьбу трагической. Вот так одна горечь наслаивается на другую. Будней (в том числе и литературных) не получается. Очарования легковесности - тоже. Я как-то имела несчастье ни с чем не совпадать. Иначе говоря, была безблагодатна. Вот о чём эта книга. Оказывается, можно дать дар, который не пригодится. И часто ли так расточительна природа? Бесполезная вещь в мироздании - это возможно? Тупиковая ветвь? Судьба, ни с того ни с сего наделяющая качествами, которые трудно применить? К чему моё чувство слова, чужого слова, которому я не нужна? Зачем моё чувство формы, если всё созданное должно лежать дома или быть брошенным в иноязычную среду? Зачем наделять меня жаждой творчества, если всё это должно накрыть невезение?

Зачем? Зачем? Зачем?

Одна запертость в другой. Кружение лепестков запертости. Благословения вырваться из всего этого не ниспослано. О те, кто волею судеб пишут не на языке окружения и крови! Мы как цветы на ничейной полосе - ни в чью вазу. Упрямый цветок, для кого ты цветёшь?

Странность ситуации в том, что я всё-таки не могу сказать: "Зачем оставил ты меня, Господи?", ибо со мной - всю жизнь - дар его. Дар, который, несмотря на всё невезение, делал меня счастливой каждый день, каждый час, даже когда я не писала. Не писала, но ведь думала. Думы, предшествующие писанию! Разве упоительно только запечатление? Уединение, авторучка, бумага - крылатая жизнь духа. Ну а кто уклонится от крылатости! Душа блуждает в собственной вселенной, искусство уводит от действительности. Фантазия - это блуждания. И в этом смысле писатель - это "неподвижный путешественник". И при этом никакого транспорта, кроме крылатого духа.

Вот так - ветхое жилище, книги, рукописи, мысли.

Почти не надеясь на отклик, я тем не менее не сбавляла интенсивности творческой жизни. Впрочем, что за писатель без работы мысли и без следов всего этого в его писаниях? Так, игрок словами, что-то годное лишь для литературного процесса, но не для литературы. Видит Бог, такой участи я не хотела бы. Уж лучше невезение.

Писательство. Немая беседа, беззвучное бормотание длиною в жизнь. Священнодействие. Вдохновение и созерцательная мощь. Вдохновение, эта внезапная духовная вспышка, - вообще очень таинственный вид энергии. Ту любовь к своему делу, какая владела мной, лучше всего обозначить словом "пыл". Так вот, со всем пылом я отдавалась занятию безмолвного собеседования, гоняя авторучку по дешёвенькому листу бумаги не самой предельной белизны и забывая обо всём на свете. "Поэзия, что бы там ни твердили, есть лишь самозабвенное насыщение красотой, практика заклинаний. И счастье или несчастье поэта - расколдовывать мир пением" (Хуан Рамон Хименес).