Литературная Газета, 6367 (№ 17/2012) - [31]

Лунгин снял кино, в котором его присутствие нельзя не заметить.

Представьте, если бы в багетной мастерской вместо оформления картины её бы решили сделать побогаче, дорисовать что-нибудь эдакое.

В фильме появляется сюжет, главный узел которого - отношения отца и сына. Некий выдающийся дирижёр (артист Владас Багдонас) узнаёт, что в Иерусалиме покончил жизнь самоубийством его сын. Он летит в Священный город одновременно и на похороны, и на гастроли. Летит с хором и оркестром, чтобы исполнить там "Страсти по Матфею". На фоне трагедии дирижёра развивается конфликт второстепенных, но значимых персонажей. Хористы, муж-атеист (Карэн Бадалов) и верующая жена (Инга Оболдина), разыгрывают интригу с адюльтером, вследствие чего сакральной жертвой становится ни в чём не повинная, случайно вовлечённая в историю мать двоих детей (Дарья Мороз).

Вообще психологическая, бытовая, какая угодно немотивированность в действиях персонажей, умышленность сюжетных поворотов - это фирменный стиль режиссёра Лунгина. Правда, под густым слоем претенциозной метафизики и сомнительных социальных обобщений вопиющие нестыковки не так очевидны. В "Дирижёре" подобная практика доведена до абсурда, но зрителю неловко даже задуматься на этот счёт, быть мелочным в контексте взятой режиссёром патетической ноты.

Вот дирижёр оказывается в иерусалимской трущобе, встречается с друзьями сына, многонациональной компанией дауншифтеров-наркоманов, слушает истерические обвинения в свой адрес и вдруг[?] отказывается давать деньги на похороны. Душераздирающая сцена строится на странном и неуместном допущении, едва держится на хлипкой логике[?]

Игра в псевдопарадоксальность продолжается весь фильм. С помощью этого приёма и по определению страшной темы - потери родителем ребёнка - Лунгин шантажирует зрителя, заставляет его сопереживать. И правда, какой отец, какая мать не схватятся за сердце, не примерят к себе предложенные обстоятельства.

Профессиональным движением бывалого электрика Павел Лунгин наматывает на локоть нервы аудитории. Делает это под непрестанно звучащую ораторию митрополита Иллариона, от которой хочется кощунственно отмахнуться как от назойливой шарманки. Страсти Христовы уходят на второй план, когда, сопереживая, зритель хоронит ребёнка вместе с главным героем.

Главный герой фильма - трудоголик, аскет, не стяжатель. Его жизнь подчинена работе, у него нет личной жизни, он суров, требователен к подчинённым, но всё-таки справедлив, он - человек сверхзадачи.

Именно этот уникальный для нашего времени социальный тип исследуется Павлом Лунгиным. Режиссёр жестоко наказывает исчезнувшее за последние двадцать лет явление. Наказывает изощрённо - смертью сына. Делает дирижёра виновным в этой смерти.

Здесь следует обратиться к истории советского кино и указать на совпадение. В 1981 году вышел фильм "Транзит" (режиссёр Валерий Фокин, сценарист Леонид Зорин), а 1982-м - "Частная жизнь" (Юлий Райзман, Анатолий Гребнев). В обеих картинах сыграл Михаил Ульянов. Великий актёр был задействован неслучайно. По своим личным качествам, по образу, сложившемуся в кино, он как нельзя лучше подходил на роль советского руководителя-трудоголика. Говоря упрощённо, не вдаваясь в детали, задача "Транзита" и "Частной жизни" состояла в следующем: деликатно, в безупречной художественной форме, пользуясь средствами тончайшей драматургии и виртуозной режиссуры, намекнуть - а не зря ли вы, мужчина, вертитесь как белка в колесе, а кому они нужны, ваш аскетизм, перфекционизм, идейность, не лучше ли было вовремя заняться собой?

И уже совсем скоро советский бессребреник задумался, "красные директора" акционировали свои предприятия, а частная жизнь, полная новых впечатлений, закружила так, что исчезновение Родины показалось безобидным историческим курьёзом.

В 2012-м главным героем той же типологии уже не мог стать крупный руководитель или высокий государственный чиновник - за ними репутация взяточников и сибаритов. Павел Лунгин нашёл центральный персонаж в творческой среде.

Режиссёр эксгумировал разложившийся труп советского аскета, чтобы вбить контрольный гвоздь в его гроб. Наверное, интуиция художника подсказала: что-то неладное творится в стране - именно этот социальный тип востребован народом. Как бы не вырвалась наружу энергия бескорыстного служения! Как бы не стала нормой опасная советская модель - жизни вопреки собственным частным интересам!

Однако кроме приземлённой истории отношений "отец - сын" есть в фильме Лунгина другое измерение - "Отец - Сын". Не заметить символической нагрузки образа дирижёра, в облике которого угадывается Дирижёр-Отец, просто невозможно. Особенно учитывая параллельно развивающуюся тему Страстей Христовых - "Тайной вечери", "Суда", "Распятия" и "Погребения". Особенно оказавшись в пространстве Иерусалима.

В религиозном измерении фильма мы с недоумением и ужасом сталкиваемся с трактовкой Павла Лунгина. Получается, Отец доводит Сына до смертного греха - самоубийства. Зритель следит за тем, как мучительно и запоздало наступает раскаяние Отца, зрителя убеждают: нет никакого оправдания этой Жертве.