Литературная Газета, 6362 (№ 11/2012) - [23]

не обращайся к богу

бог не услышит

толку-то бить тревогу

небо не дышит

осенью в этом сером

городе смерти

где ни любви ни веры

ибо не светит

в небе ни солнца

ни путеводной милой

только дворы-колодцы

только могилы

Обратившись к биографии Панкина, мы видим знакомую картину: подсобный рабочий, слесарь на радиозаводе, кочегар. Тем не менее откровенного пессимизма мы в этих стихах не наблюдаем. Панкина больше интересует вопрос о возможности или невозможности совершить поступок:

сделавши харакири не плачут по

испорченному костюму кишкам наружу

недочитанному роману эдгара по[?]

В ПРОВИНЦИИ У МОРЯ

Жуков - коренной москвич, который не так давно променял столичные бульвары на крымские улочки, предпочтя жить в Евпатории. И дешевле, и спокойнее. А с литературным миром вполне можно поддерживать связь и по Интернету. Дебютировав тоненькой книжкой стихов в 93-м году, он затем ушёл в тень, устроившись простым охранником и вычеркнув сочинительство из своей жизни. Об этом "охранном" периоде Жуков написал впо[?]следствии отличную повесть "Объект "Кузьминки", опубликованную журналом "Сибирские огни". А в стихах он прямолинеен, резок, нередко (но мастерски!) использует обсценную лексику и "падонкавский" сленг. Одно из замечательных качеств его стихов - самоирония:

Когда это с нами случится?

Не стоит наморщивать мозг.

К барменше зайдёт продавщица,

 закрыв по соседству киоск;

Хоть южная кровь не водица,

но перебродило вино;

Я сам не любитель трудиться

и с ними бухну заодно.

Он иронизирует и над действительностью, стараясь череду собственных неудач превращать в увлекательное повествование:

Обойти себя невозможно лесом.

Как сплошную боль не поставить в угол.

Побывав хоть раз

под имперским прессом,

Не пойдёшь Толстым

за крестьянским плугом.

Хотя отголоски давних разочарований нет-нет да и проскользнут в его текстах:

Напечатай меня ещё раз

в этом странном журнале,

Напиши обо мне,

что отыщет дорогу талант[?]

РАЗГОВОР НЕ ЗАКОНЧЕН

Разумеется, неслучайно эти четыре автора оказались в одном обзоре. Но их могло быть и 8, и 16, и больше, если бы позволила газетная площадь. Тут разговор именно что о целом поколении, оставшемся "за бортом" в 90-е, когда вся страна или торговала, или воровала, а само слово "поэт" приравнивалось к психиатрическому диаг[?]нозу. В настоящей статье-рецензии только затронута тема, которая ещё ждёт серьёзного изучения и анализа. Мы знаем авторов, которых дали нам 80-е и "нулевые". Но 90-е - это провал, чёрная дыра, куда засосало несметное количество поэтов, многих из которых мы лишь сегодня для себя открываем.

Игорь ПАНИН

«К свету моей трепещущей песни»

«К свету моей трепещущей песни»

КНИЖНЫЙ  

  РЯД

Райнер Мария Рильке.Записки Мальте Лауридса Бригге: Роман / Пер. с нем. Владимира Летучего. - М.: Русский импульс, 2012. - 192 с. - 3000 экз.

Райнер Мария Рильке.Собрание сочинений в 3 т./ Вступительные статьи Е. Витковского и В. Летучего. - М.: Престиж Бук, 2012. Т. 1. - 336 с.; Т.2. - 368 с.; Т. 3. - 336 с. - 3500 экз.

"Иные люди до неприятного быстро меняют свои лица, одно за другим, и быстро изнашивают их. Сначала им кажется, что лиц им хватит на всю жизнь, но им едва стукнуло сорок, а они уже донашивают последнее. В этом, естественно, свой трагизм. Они, эти люди, не привыкли беречь свои лица; последнее лицо через восемь дней протирается тут и там до дыр, во многих местах уже тонкое, как бумага, и тогда мало-помалу обнаруживается подкладка, не-лицо, - и они так и расхаживают".

Приведённая цитата взята из романа Райнера Марии Рильке "Записки Мальте Лауридса Бригге", увидевшего свет в 1910 году. Оттуда же пошёл и образ "своей смерти", родившийся у Рильке незадолго до начала Первой мировой войны - эпохи массовых смертей.

Художественный образ приоткрыл перспективу грядущего. Это бывает часто; о таких вещах говорят как об особой прозорливости, свойственной гению. Но на самом деле способность предвидеть есть тот же образ, только доведённый до предела скрытых возможностей, метафора, развернувшая все лучи своих потаённых смыслов.

Неслучайно Е. Витковский назвал именно Рильке "величайшим европейским поэтом столетия". Неслучайно о стихотворении Рильке "Орфей. Эвридика. Гермес" Иосиф Бродский сказал, что это "крупнейшее произведение века". Неслучайно, наконец, Россия считает Рильке своим, родным, едва ли не национальным - при всей его наднациональности - автором.

Рильке связал себя с нашей страной так тесно, как возможно для иностранца. Он дважды приезжал сюда, в 1899 и в 1900 годах. Встречался со Львом Толстым, Леонидом Пастернаком, Ильёй Репиным. Проводил время в Москве, праздновал православную Пасху в Кремле, ездил в Тулу, в Ясную Поляну, в Киев. Эти впечатления наполняют вторую книгу знаменитого "Часослова" Рильке "О паломничестве".

Отзвуки российских "сорока сороков" то и дело слышатся в его величайшем создании, в "Часослове":

Ты - старый монастырь

 Страстей Христовых,

где тридцать храмов

золотоголовых,

янтарных, белоснежных

и лиловых,

как небо,

в тихой древности стоят.

Но слышны и ассоциации иные - итальянские. Странная страна возникает на страницах поэзии Рильке: Россия-Италия, Италия-Россия. И не из его ли поэзии вырос чуть позже образ Москвы в поэзии Осипа Мандельштама, создавшего в период краткого романа с Мариной Цветаевой свой причудливый и нежный "город-женщину"?