Литературная Газета 6319 (№ 15 2011) - [54]

Нас после «разведки» бабки Усти (она всегда выходит первая) выпускают. Сегодня «день приварка», к нашей еде всухомятку должны сварить кандер – жидкую кашицу из пшена или пшеницы, испечь лепешки, согреть побольше кипятка…

Наша обязанность с Витькой развести и поддерживать огонь в печурке. Она в метрах двадцати от блиндажа, в яме от взрыва тяжелого снаряда. Из-за того, что печки поначалу сооружали рядом с блиндажами погибло много людей. Главная беда – дым.

И мы с Витькой к нашей печке придумали, как бы сказали сейчас, ноу-хау. Из водосточных и других труб проложили дымоотвод аж за развалины Горюновского дома.

Однако нас с Виктором это не спасло. Мы еще толком не смогли развести огонь, как начался обстрел. Откуда летят снаряды можно определить по звуку, а от мин такое впечатление, что они падают прямо с неба.

 Короткий свист и почти одновременно два взрыва. Не сговариваясь, мы выскакиваем из ямы и летим к блиндажу через погорелье. Витька впереди, я у него почти на плечах. Вновь противный короткий хрюкающий свист и мы сваливаемся в блиндаж, катимся по ступенькам.

- Проскочили! – хохочу я, – только ногу сильно зашиб.

Поднимаемся. Но Витьке не до смеху. Он хныкает.

- Как мы летели! Прямо ласточкой! – хочу подбодрить друга.

Но он в рев. Иду за ним в блиндаж и на ходу сую руку к ушибленному бедру. Выдергиваю ладонь – на ней кровь. Все в блиндаже испуганно смотрят на нас…

Я нащупываю в онемевшем бедре липкую дырочку, в ней обрубок гвоздя. Но это не гвоздь. На окровавленной ладони тонкий, сантиметра в полтора-два, осколок мины. Чувствую в бедре режущую боль, нащупываю еще осколок, но вытащить нет сил, нога горит огнем.

Меня ранило! Но почему-то ко мне никто не подходит. Все возятся с Витькой. Он лежит на спине голый по пояс и я вижу на его груди три красных пятна. Из одного, под соском, выползает красный червяк и тут же расползается.

Наконец и меня кладут рядом с Виктором на нары…

11. Спасительный риванол.

Спасла нас с Виктором разбитая санитарная повозка. Она помогла выжить многим в поселке. И только не могла вылечить моего друга Костю.

Вскоре после той первой бомбежки «в окнах» между налетами (поначалу немцы бомбили строго по часам: пятнадцать-двадцать минут – бомбят, сорок пять-пятьдесят – перерыв) мы ватагой носилась по окраинам поселка в поисках съестного. У железной дороги из разбитых и сгоревших вагонов мы набили карманы, а кто и запазухи рубашек пшеницей. Бежали к дому, как  вдруг наткнулись на разбитую санитарную повозку, на котором был нарисованн красный крест..

Горки разбросанных хрустящих пакетиков с бинтами. Разбитые склянки и маленькие крепкие пузырьки с желтым порошком, блестящий медицинский инструмент.

Ребята выхватывали из куч, отливающие стальным блеском, хирургический инструмент, а я подхватив разорванный брезентовый мешок, стал напихивать в него бинты и уцелевшие пузырьки с порошком. Их было особенно много и я уже знал от военных, что им можно засыпать раны.

  Когда я ввалился со своей ношей в блиндаж, все одобрили находку. Мама зашила брезентовый мешок, и он с тех пор с нами «путешествовал» по блиндажам и подвалам.

Обработав наши раны водкой, тетя Нюра, Витькина мама, щедро засыпала их реванолом, а потом перепоясала нас бинтами из той санитарной повозки. Реванол оказался чудодейственным. Раны не гноились, а бинты не присыхали к ним, заживление шло быстро.

Нас только первые два-три дня не выпускали из блиндажа, потом мы стали выходить и постепенно, под благодушные окрики бабки Усти: «До свадьбы все заживет!», мы втягивались в наши обязанности.

Однако бегать я уже не мог, хромал, ходил с палочкой. У Виктора выздоровление шло лучше. Виктора я встретил уже лет через тридцать. Он работал шофером-дальнобойщиком и рассказал мне такую историю.

- В одну из поездок вдруг в груди оборвался осколок и начал путешествие по моим внутренностям. Теряя сознание, я еле добрался до поселка, где на мое счастье была больница. Меня на операционный стол, а осколок уже порвал плевру. Еще бы чуть-чуть и сыграл бы в ящик.

12. Германцы

Наша сталинградская эпопея оборвалась только через месяц после ранения. Немцы все таки прорвались через Купоросный к Волге.

Как всегда раньше всех вышла из блиндажа бабка Устя. И  вдруг с криком: «Ой, Боже, германцы!» ринулась назад.

Мы высунули головы из входа и увидели, что в нашем одиночном окопчике, свесив ноги, сидит грязный, замызганный мужичонка и что-то горланит. Здесь же перед ним ручной пулемет, с толстым стволом в крупных дырках.  Таких у наших мы не видели. Значит – немец.

Но уж очень он был не похож даже на тех карикатурных фашистов, каких видели в кино. На нем не было каски, темные волосы свалялись и свисали грязными косичками. Лицо в густой и пропыленной щетине. Только глаза человеческие, смеющиеся.

Увидев нас, он призывно замахал рукой и, прервав свою песню, закричал:

- Кнабэ, кнабэ! Ком, ком! – И стал рыться в карманах своего замызганного френча.

- Да, он, как свинья, пьяный, - услышали мы голос бабы Устьи. – Не ходите.

Но нас уже было не удержать. Высыпали из блиндажа и подошли к совсем не страшному немцу.