Литературная Газета 6319 (№ 15 2011) - [17]

Думаю, именно верность общей идее – независимо, повторяю, от того, в какой степени она верна, – чаще всего удерживает автора от соблазнов беллетризма и увлечения детективной стороной истории, которые явно подстерегают хрониста, взявшегося проследить события последних десяти дней жизни Льва Толстого, да и не только этих дней. Короче говоря, свой успех и свои премиальные лавры Павел Басинский заслужил честно.

Из этого вовсе не следует, что эссе Игоря Волгина должно оставаться достоянием корпорации касталийцев. Но, увы, это так, что печально, хотя, кажется, Павел Басинский со своей задачей справился лучше, чем Игорь Волгин, у которого многое осталось недосказанным, со своей.

Только всё дело как раз в характере задачи и уровне разговора.

Скажу сразу: спорные просчёты Игоря Волгина представляются мне более продуктивными и, как бы сказать, интеллектуально провокационными, что ли, нежели безусловные достоинства Павла Басинского. Попробую объяснить почему.

«Бегство из рая» – это взгляд на финал, а во многом и на всю жизнь Толстого как на семейную драму. Аргументации этого взгляда ненавязчиво подчинено всё – стилистика, композиция, вообще вся материя повествования. Что в имени тебе моём? – на старый пушкинский вопрос автор этой, нарочно подчёркиваю, книги мог бы по совести ответить: домашняя, частная жизнь, прорастающая персонажами и сюжетами всемирно известных произведений. Наташа Ростова «списана» с младшей из сестёр Берс, «сватовство и женитьба Левина и Кити в мельчайших деталях совпадают с тем, что было между Толстым и Сонечкой» и т.д.

О нет, бывает, П. Басинский отклоняется в сторону от сугубо семейных сюжетов, пишет о тайне искусства, о гении Толстого, проживающего самоё жизнь художественно, либо, допустим, смело сводит в одной строке толстовский трактат «Критика догматического богословия» и «Антихриста» Ницше. Но тут же, словно убоявшись чего-то, либо обрывает себя на полуслове, как в данном случае, либо поспешно сворачивает разговор, возвращаясь на магистраль.

Что же так? По-моему, я догадываюсь, во всяком случае, предположение имеется. В связи со всяческими препятствиями, возникшими на пути издания 13-го тома прижизненного собрания сочинений Толстого, П. Басинский пишет между прочим: «Широкой публике наплевать на тонкости понимания Толстым эволюции своего творчества. Публика ждёт новинок, сенсаций. Сенсацией 13-го тома являлась «Крейцерова соната». Понимаю – несобственно-прямая речь, к тому же иронически окрашенная. Но явно непредусмотренным образом в ней отзываются речь и установки самого автора, уже без всякой иронии.

К великому сожалению, Павел Басинский – литератор умный и одарённый, уступает императивам того, что называется массовым вкусом, запросами массового читателя, как ни назови. Вот именно «что называется» – надеюсь, всё же не является или хотя бы является не безусловно, хотя если, не дай бог, осуществится проект реформы школьной программы, где литература, как я понимаю, отодвигается на обочину, призрак может оплотниться, а незавершённая реальность вполне может стать реальностью завершённой.

Увы, жертвами этого негласного договора автора с читателем становятся все – и обе стороны его, и писатель, причём такой писатель, жизнь и творчество которого – потешаться, конечно, можно сколько угодно, – действительно стали зеркалом, хотя и не русской революции. Вот с этой стороны и подходит к рассказу об уходе Толстого Игорь Волгин.

Издание академического типа с приличествующим ему научным аппаратом – комментарии, примечания, приложение (составитель – И.В. Петровицкая). И вторая часть книги соответствует этому этикету – культурфилософское сочинение, написанное, однако, в стиле как раз вполне, а иногда даже избыточно свободном. Напрасно, по-моему, И. Волгин прибегает к современному жаргону – «бренд», «раскрутка», «медийное лицо», «дресс-код», – он здесь сугубо неорганичен и, даже взятый в кавычки, режет ухо. С другой стороны, эти стилистические огрехи с особенной резкостью свидетельствуют о том, что Игорь Волгин обращается не только к высоколобым знатокам, но и, подобно Павлу Басинскому, к широкой публике. То ли доверяет ей больше, то ли хочет – и желание это в высшей степени похвально – побудить к самостоятельному умственному усилию.

Семейная драма Льва Толстого, запечатлённая в дневнике, предстаёт в эссе И. Волгина, как оно и должно быть, драмой всемирного духа, а если говорить об искусстве литературы, то драмой перелома того художественного порядка, который творился на протяжении всего Нового времени, а вот теперь заменяется каким-то иным порядком. Скажем, не предстаёт, скажем, угадывается – это я, собственно, и имел в виду, говоря, что многое в эссе не договорено.

Игорь Волгин листает страницы дневника и, не уходя от бытового сора, сосредоточивается на жизни духа, его борениях – тех самых, пушкинских. Хотя бы потому, что «у Толстого всё внешнее неразрывно сопряжено с «доминантой существования» – с движением его собственной внутренней жизни, с миром его души».

Таким образом, в подобной оптике прежде всего нет никакой избирательности и никакого своеволия, ибо с самого начала, даже с некоторой, впрочем, в данном случае вполне уместной, торжественностью заявлено: «Толстовский дневник – один из величайших актов человеческого самопознания, когда «человеческое, слишком человеческое» судится высшим судом и соотносится с пределами вечности» (от оксюморона, самим же автором, правда, замеченного, всё же лучше было бы уйти).