Литературная Газета 6314 (№ 10 2011) - [24]

На исходе зимы снег летит и летит за окном

Даже в сумерках слышно

как он ударяется в стёкла

в нём подхваченном ветром

Оконный качается свет

Тем не менее «это новые стихи, – пишет в предисловии Шу Цай, – свет воображения, ритм дыхания и индивидуальной жизни. Только когда вкладывается кровь собственной жизни в каждое слово, дух поэта имеет возможность достигать поэтического состояния. Поэзия подобно цветку жизни расцветать должна в условиях свободы, эмоций и воображения». Произведения даны на китайском и русском языках.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Смерть текста

Литература

Смерть текста

ДИСКУССИЯ

Неладно что-то в словесном королевстве. Один за другим писатели и критики употребляют в заголовках слово «смерть» применительно к тому, что составляет суть их ремесла, – к литературе в целом, к отдельно взятому жанру и даже к тексту – ткани, без которой не может существовать произведение. Ключевое эссе в книге Андрея Битова так и называется – «Смерть как текст». Игорь Клех не остановился на поминальной статье «Смерть поэта. Частный случай» и опубликовал в журнале «Арион» работу «Смерть поэзии – и жизнь вечная». Учитель-словесник одного из московских лицеев Маргарита Русскова в электронном издании gazeta.ru разместила статью «Смерть литературы». Наконец, Марк Шатуновский в своём ЖЖ написал пост на ту же тему, которая, судя по всему, всерьёз завладела умами интеллектуалов. Близкую кончину литературы начали предсказывать, кажется, с тех пор, когда тексты ещё царапали на стенах пещер. Но, пожалуй, впервые писатели столь едины в своих эсхатологических ощущениях. Главный признак агонии – отсутствие великих текстов, которые становились бы частью жизни читателя. Так что же: литература подошла к своему естественному рубежу? Или это лишь очередной этап, вслед за которым грянут «неслыханные перемены»? «ЛГ» приглашает всех неравнодушных к судьбе словесности принять участие в дискуссии.

Текст утратил своё значение. Пишущие не читают друг друга. Об этом можно было догадаться хотя бы потому, что сам я не читаю подавляющего большинства современных авторов. Но когда не читаешь сам, всегда наивно полагаешь, что кто-то другой читает. Или хотя бы читают своих сверстников. Или авторов одного с собой круга. Ну, может быть, всё-таки читают своих друзей. Но и это не факт.

Ведь прочесть – это не значит пробежать глазами. Прочесть – это не просто читать, а вчитываться, вживаться, сосуществовать. И тут определяющим является, насколько существен сам по себе тот или иной текст. Насколько факт его существования или несуществования играет для читающего какую-то ощутимую роль, что-то меняет для него в жизни.

Можно, конечно, бить себя в грудь и клясться, что читал того-то и того-то. Даже процитировать на память пару строк. Но, что бы ни говорили, факт остаётся фактом. Ни один текст не находится в центре нашего внимания. Нет ни одного, вокруг которого вертится наш интерес, который обладает очевидной центростремительностью, вызывает сумятицу притяжений и отталкиваний. Никто не скажет: вот текст, ради написания которого стоило жить.

И тут трудно упрекнуть кого бы то ни было в недобросовестности. Просто текст сам по себе утратил силу притяжения. Его функциональность сузилась. Он стал предлогом для существования авторов, для самоощущения их таковыми. И не более того.

Надо честно сказать: сегодня нас волнует не текст того или иного автора, а кого упомянут в том или ином претендующем на престижность списке, кто попадёт в шорт-лист той или иной премии, кого включат в ту или иную антологию, куда тебя пригласят или не пригласят выступать. И ещё честнее надо признать, что написанный тем или иным автором тот или иной текст никак на это не влияет. А влияет интегрированность автора в те или иные ментально-поведенческие парадигмы. В результате мы наблюдаем следующую картину: в наше время есть авторы, много авторов, даже чересчур много. И нет текстов.

Казалось бы, не так уж давно Ролан Барт заявил о смерти автора. И вот сегодня с полным на то правом мы можем утверждать нечто прямо противоположное. Автор жив. Ну если не автор, то множество авторов, целая армия. А вот текст умер.

Боюсь показаться старомодным, но смерть текста вызывает у меня некоторое сожаление. Дело не только в том, что я продолжаю испытывать личную привязанность к покойнику. Если кончина текста не столь же скоротечна, как провозглашённая до этого кончина автора, то мы имеем нечто, меняющее смысл эволюции.

Потому что текст – это прямое продолжение эволюции, прямое продолжение скелетов динозавров и других ископаемых видов. Если б не их скелеты, сам факт их существования оставался бы нам неизвестен. Генерируя плотную костную субстанцию, живые организмы не только опирались на неё в борьбе за выживание в синхронном времени их жизней, но сумели выйти в диахронное измерение, сохранить о себе память и после своей гибели. В этом уже присутствовала идея описания, сообщения или текста.

Текст – это плотная субстанция интеллекта. Нам не нужно выкапывать костей Толстого и Достоевского, чтоб установить факт их существования или восстановить их облик, как в случае с ископаемыми видами животных. Но наше представление о двух этих великих писателях было бы далеко не полным, если б в знании о них мы ограничились одними костями. Да что там неполным – оно было бы просто не представляющим почти что никакого интереса. Потому что восстановление физического облика Толстого с Достоевским представляет для нас практически гораздо меньший интерес, чем восстановление физического облика динозавров. Но у Толстого с Достоевским имела место одна существенная составляющая, напрочь отсутствующая у динозавров, а именно интеллект, о котором нам ничего не было бы известно, не напиши они соответствующие своему интеллекту тексты.