Литературная Газета 6278 (№ 23 2010) - [20]

До слёз, до боли всё родное –

И этот пруд, и старый сад,

И стригуны на водопое,

И жарких угольев закат.

Здесь он январскими снегами

Бродил окрест, как лесовик,

И звонкий хруст под сапогами

Был слаще всех иных музык.

Здесь деревенская светлица

Была милей столичных зал.

Здесь не «Юсупову со шпицем»

Он «Бабу с лошадью» писал...

………………………………..

Наш век не миновал округу:

В домах мобильники поют,

Скворцы, вернувшиеся с юга,

Остатки «сникерса» клюют.

Дитя российского прогресса,

Случайно забредя сюда,

Снимает бабу с «мерседесом»

На фоне старого пруда.

ПУШКИН В ГОРОДНЕ

Он ехал поступать в Лицей.

И дядюшка – наставник строгий –

С усталой миной на лице

Сопровождал его в дороге.

Остановились в Городне.

Впервые здесь увидев Волгу,

Курчавый мальчик долго-долго

Внимал закатной тишине.

Была медлительна вода,

Была пленительна природа…

Он крикнул:

«Я вернусь сюда!»

И зачерпнул в ладони воду.

ПАМЯТИ ВИКТОРА БОКОВА

I.

Он

С прекрасным этим миром

Кровным связан был

Союзом:

Балалайка –

Вместо лиры,

Алевтина –

Вместо музы.

Не пророк

И не мессия –

Переделкинский художник.

Он пролился

Над Россией,

Как грибной

Июльский дождик.

Безоглядно

В жизнь влюблённый,

Вёл он с ней такие

Речи!

В этом домике зелёном,

Так похожем

На скворечник.

Рядом –

Сетунь хлопотала.

Он любил

Бродить над нею…

А когда

Его не стало,

В мире стало

Холоднее.

II.

Есть справедливость

Высшая, однако.

Господь

Его и в смерти

Не забыл:

Он похоронен

Рядом с Пастернаком,

С которым и при жизни

Рядом был.

ПИСЬМО В ТВЕРСКУЮ ДЕРЕВНЮ

Оттуда, где радостно было,

Где юности нашей начало,

Хорошая девочка Мила

Хорошую книжку прислала.

В ней – солнце, дожди, и деревья,

И музыка слова живая,

Дарящая счастье деревня,

Где нынче она проживает.

Как быта забытого знаки,

Её немудрёные строки…

Живут в её доме собаки,

Летят к ней скворцы и сороки.

Ну, в общем, всё просто и ясно,

Что редко бывает на свете.

А значит, живёшь не напрасно

На этой усталой планете.

Пусть время несётся вприпрыжку –

Не всё то, что было, уплыло…

Спасибо за добрую книжку,

Которую ты сочинила!

ЗЕРКАЛО АННЫ КЕРН

В пушкинском музее

города Торжка

Вот зеркало.

Стекло его туманно.

Давным-давно

В него гляделась Анна.

У бабушки, в Грузинах,

Под Торжком,

Румяня тайно

Щёки бурячком.

И подводила

Угольком глаза…

Красавица, шалунья,

Егоза.

Ещё не Керн…

Беспечна, весела.

Уже тогда

Любила зеркала.

Улыбку, взгляд

И юный жар ланит

Стекло венецианское

Хранит…

И говорят,

Что будто иногда

Та девочка

Является сюда.

В ночной рубашке,

С гребнем в волосах,

Когда глухая полночь

На часах.

Сама с собою

Тихо говорит.

Темно свеча

В руке её горит.

И тени разгоняя,

Этот свет

Вдруг озаряет

Пушкинский портрет.

А ветхая старушка

Сторожиха,

Что в уголке

Посапывала тихо,

Проснулась и в испуге

Крестит рот

И Господа

В заступники зовёт.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Ни дна, ни воздуха, ни звука...

Литература

Ни дна, ни воздуха, ни звука...

ВПЕРВЫЕ В «ЛГ»

Светлана МИХЕЕВА

Родилась и живёт в Иркутске. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор книги стихов «Происхождение зеркала» (2008). Печаталась в журналах «День и ночь», «Пролог», «Сибирь», в альманахах «День поэзии», «Иркутское время» и т.д.

ДВЕРИ И ДЕРЕВЬЯ

Верь мне, небо, смеющееся во тьме:

Тихо, робко движется мир  к зиме,

«Звяк» – звучит посуда в моём дому,

Я не хозяйка голосу своему.

Я не хозяйка голоду моему.

Лестниц топот, шёпот, сестру, куму,

Родственника, что незнамо пришёл и сел, –

Чья-то гибель, а чей-то смешной сосед –

Жду. Ну, сосед, проходи. Чаю? Есть и вино...

Ты приходи ко мне, но не приходи за мной.

Двери смотрят и ждут, скрипом пугают сны.

Дерево тихо поёт. Мама печёт блины.

Был у меня один незнакомый отец –

Где-то теперь живёт в истинной темноте.

Двери во мне, и каждая – о себе скрипит:

То ли баском храпит или  дитём сопит.

Вязнет во скрипах сих золото, тень травы,

Голос пустой, душа лопнувшей тетивы.

Голод корней и глад, съевший дотла листву.

Дерево вверх живёт, так же и я живу.

***

Все тьмы от багровой младенческой до

Заманчивой сладкой идеи распада

Хотите – смотрите, а лучше – не надо –

Окрашены  ласковым детским стыдом:

Картинки поблекли, посмертная тля

Отъела углы и грызёт позвоночник

У дома, ребёнка и корабля.

Унылые тени – пузырь живота,

Родившего жителя утлой конторы,

И ветхая девушка с ягодой рта,

Старуха, засохшая бабочкой меж

Страниц, как меж окон –

посредственный оттиск.

И дух не питает особых надежд,

Роя’сь у стола, в полировке дрожа,

Персты и уста облизав без разбору,

Пустую, широкую синюю штору

Надует – и пустит в окно – дирижабль!

За ним подадутся проём осязать

Обрывки и отблески – белый и алый,

Весёлые лица – вихры и глаза, –

С которых снимаются фотоовалы.

Повидлом детсадовским вечер налип,

Полканами  воют слепые домишки,

И хлюпанье марта  похоже на всхлип.

Предлог к объясненью, пустой экзерсис –

На снимке не вышли ни доблесть, ни вера.

Но ветер присутствует – воздухом из

Надувшихся юбок, от фалд кавалера.

Но ветер присутствует,  гамбургский счёт,

Он в прошлом июле парит стрекозою,

А нынешним – яростно окна сечёт.