Литературная Газета 6278 (№ 23 2010) - [14]

Из двух её дочерей… младшая, Анюта, находилась при матери, и вся материнская тревога обратилась на неё.

…И диво не диво, но эта сила материнской опаски за своё дитя сохранила их неразлучными на всех этапах от подворья колхоза «Красная звезда» на Орловщине до какого-то серого, песчаного побережья моря, где был расположен лагерь на семь с половиной тысяч душ.

…И, наверное, немолодая и не очень крепкая здоровьем Настасья Яковлевна умерла бы там от одного того, что видела за той проволочной загородкой, сидя на охапке каких-то грязных, перемешанных с песком стружек, если бы у неё не было этой спасительной, простой и святой, неугасимой заботы об Анюте.

Она не позволяла себе прислушиваться к нытью в костях, к боли в спине, старалась не думать о еде, слабея от голода. Она чувствовала только, что при ней Анюта, что как бы ни протянуть, только бы протянуть, не оставить девочку одну в такой дали от родной стороны, в такой безвестности и беззащитности».

Из очерка «Настасья Яковлевна».

1944

Родился мальчик в дни войны,

Да не в отцовском доме, –

Под шум чужой морской волны,

В бараке на соломе.

Ещё он в мире не успел

Наделать шуму даже,

Он вскрикнуть

только что посмел –

И был уже под стражей.

…………………………………….

В сыром тряпье лежала мать,

Своим дыханьем грея

Сынка, что думала назвать

Андреем – в честь Андрея,

Отцовским именем родным.

И в каторжные ночи

Не пела – думала над ним:

– Сынок, родной сыночек!

Зачем ты, горестный такой,

 Слеза моя, росиночка,

На свет явился в час лихой,

 Краса моя, кровиночка?

Зачем в такой недобрый срок

 Зазеленела веточка?

Зачем случился ты, сынок,

 Моя родная деточка?

………………………………..

Целуя зябкий кулачок,

На сына мать глядела:

– А я при чём, – скажи, сынок, –

А мне какое дело?

Скажи, какое дело мне,

Что ты в беде, родная?

Ни о беде, ни о войне,

Ни о родимой стороне,

Ни о немецкой чужбине

Я, мама, знать не знаю.

…………………………..

Я мал, я слаб, я свежесть дня

Твоею кожей чую,

Дай ветру дунуть на меня –

И руки развяжу я.

Но ты не дашь ему подуть,

Не дашь, моя родная,

Пока твоя вздыхает грудь,

Пока сама живая.

И пусть не лето, а зима,

И ветошь греет слабо,

Со мной ты выживешь сама,

Где выжить не могла бы.

Из поэмы «Дом у дороги»

«Переписывая сегодня старые главки «Дома у дороги»… Не мудрствуя, изложить в нём историю страданий женщины с детьми под немцами, в рабстве, в муках и т.д. … (рассказ Кож-ва о бабе с тремя детьми, прошедшей всё, что только можно вообразить, и сохранившей их)».

Из рабочей тетради 25.VIII.1944

И вот в пути, в стране чужой

Я встретил дом солдата.

Тот дом без крыши, без угла,

Согретый по-жилому,

Твоя хозяйка берегла

За тыщи вёрст от дому.

Она тянула кое-как

Вдоль колеи шоссейной –

С меньшим, уснувшим на руках,

И всей гурьбой семейной.

Кипели реки подо льдом,

Ручьи взбивали пену,

Была весна, и шёл твой дом

На родину из плена.

Он шёл в Смоленщину назад,

Что так была далече…

И каждый наш солдатский взгляд

Теплел при этой встрече.

И как там было не махнуть

Рукой: «Бывайте живы!»,

Не обернуться, не вздохнуть

О многом, друг служивый.

О том хотя бы, что не все

Из тех, что дом теряли,

На фронтовом своём шоссе

Его и повстречали.

Из поэмы «Дом у дороги»

«Но сколько же их было, подобных злоключений без счастливой развязки, без оправдавшихся надежд».

Из статьи Н. Вильмонта

«Заметки о поэзии

А. Твардовского»

(«Знамя», 1946, № 11–12)

«Предположим, что Андрей и Анна встретились бы друг с другом. Больше нам не надо о них тревожиться. Мы вправе были бы успокоиться на благополучном конце, отложить прочитанное и забыть. А забывать нельзя».

Из статьи В. Александрова

«Дом у дороги»

(«Литературная газета», 27.VII.1946)

«Семью мою война унесла. Куда – не знаю. И для меня тоже «на войну ушёл из дому, а война и в дом пришла».

Из письма старшего сержанта Конькова

«Я не солдат Андрей, что в поэме «Дом у дороги», но я испытал то же, возвратясь из Восточной Пруссии домой и не найдя дома. Я познал лагерь за колючей проволокой. Я был вместе с Анютой. И то, что накипело, то, что знал я и сотни других, вы, Александр Трифонович, рассказали двумстам миллионам читателей нашей страны и всему свету».

Из письма Ивана Кляровского

«Сотни тысяч, если не миллионы Андреев Сивцовых глянут в поэму Твардовского, как в зеркало собственной судьбы».

Из статьи А. Дроздова

«И боль, и вера в счастье…»

(«Литературная газета»,

7 июня 1947 г.)

Над «Домом у дороги» я плакала:

Зачем ты, горестный такой,

Слеза моя, росиночка,

На свет явился в час лихой,

Краса моя, кровиночка?

Нет, нет. Это не ваши слова. Признайтесь, вы их подслушали. Это же слёзы материнские, сила, любовь единственная – материнская.

В сердце навсегда ваши стихи.

Что там премии, что там критики: вам отдана частица любви народной.

Из письма инженера-геолога Пономарёвой

Совсем по-другому был встречен «Дом у дороги» в верхах. На первом же его обсуждении в Союзе писателей зазвучали упрёки в том, что «в поэме слишком много горя, не хватает запаха победы». Ни одна глава из «Дома у дороги» не появилась в «Правде», и лишь одна была напечатана в «Известиях».

Настораживали «анкетные данные» персонажей: муж был в окружении, жена – «на оккупированной территории».