Литературная Газета 6269 (№ 14 2010) - [62]

Михаил Шолохов писал «Тихий Дон» на рубеже 20-х и 30-х. Роман «Кровь и пот» писался на рубеже 60-х и 70-х, тоже не в самое открытое, не в самое «подходящее» время. Но абстрагируйтесь на миг от текста во имя подтекста. О какой армии идёт здесь речь, о белой или о красной? И так ли уж важно, представители какой нации, расы бредут в измождении по Приаралью, как почти уже по небу – из смерти в смерть?

Это бредёт Человек, уже почти что воспаряя над жизнью.

Есть добротные литературные вещи, жизнь которых ограничена, что само по себе не так уж плохо: когда родился, тогда и пригодился. Но есть, встречаются и такие, к каким можно возвращаться вновь и вновь, как отдельным читателям, так и целым поколениям читателей. И эти вещи могут быть созвучны и новым временам, и новым, труднообретаемым истинам и ценностям. Если человеку есть что сказать и если Господь наделил его даром владения словом, он выскажется всегда, независимо от погоды на дворе.

Сколько тщательно и громогласно запечатанных сосудов плыло по реке времён, похваляясь вынужденным своим молчанием, а на поверку оказавшись пустыми. Бесталанность, посредственность рядится в разные одежды – она то оглядывается на власть, то прикрывается ею.

А вчитайтесь в сам слог, в слова. Этот мерный, эпический, почти античный строй: он тоже, плотью своею облекая героев, уходит вместе с ними – в даль. Это, без сомнения, классические строки, классическая проза.

И тут уместно вспомнить о переводчике. Юрий Казаков, чудесный русский писатель, один из самых тонких и признанных наших стилистов. Мастер компактных форм, но в данном случае ему вместе с автором хватило дыхания на громадную вещь. Казаков рано ушёл из жизни. И мне опять же нравится, как Нурпеисов несёт благодарную память о нём, хотя, судя по всему, искрило между ними не раз: о характере одного знаю не понаслышке, о характере другого наслышан разного. Но сплав, композит вышел чудодейственный. У больших русских писателей, особенно в трудные времена, переводы их собратьев из былых национальных республик всегда были и заметным приварком, и убежищем в гонениях, и более того – миссией. Именно через русский язык национальная литература входила и входит в мировую литературу: именно через русский «Кровь и пот» появился и на многих других языках мира. Переведя в своё время «Кровь и пот», Юрий Казаков эту русскую миссию продлил, выполнил сполна, встав в один ряд с самим Борисом Пастернаком. Казакову повезло: далеко не все «первоисточники» обладают такой длительной памятью. Переводчика давно нет, а его роль в рождении русскоязычной версии романа, ставшего явлением не только казахской, но и всей советской литературы, Нурпеисов подчёркивает с завидным постоянством и даже рвением. Недавно на свои деньги издал великолепный сборник Казакова «Ночь» и написал к нему послесловие, грустное и раздумчивое. Эссе о трудной и плодотворной мужской дружбе, что всё-таки бывает, оказывается, даже надёжнее женской любви.

За последние годы, по-моему, это едва ли не единственное казаковское издание.

И всё-таки сегодня вы держите в руках не переиздание, а новую редакцию знаменитого романа. Авторскую. Больше полугода назад я ездил к Нурпеисову и сам видел, как старый писатель работал над новой версией, вновь и вновь взвешивая на слух, как на ладони, каждое слово. В один из этих трёх дней мы просидели с ним за его письменным столом с восьми утра до двух ночи. Иногда он косился в мою сторону и вздыхал:

– Эх, Юра, Юра – как же мне тебя не хватает...

Я не обижался: в конце концов Юрий и Георгий сходные имена.

Дело не только в том, что в предыдущих изданиях были какие-то неумеренные редакторские правки или цензурные вмешательства, от которых сейчас роман освобождён. Просто писатель с тех пор сам стал мудрее и мастеровитее на целую жизнь. На то крушение, которое пережили мы все, на горе, которое тоже, как правило, никого не обносит горькой чашей своей, и на мужество жить, которого, увы, хватает не всем. Я, естественно, читал и первую версию, и новую. Роман стал если не ещё драматичнее, то – драматургичнее. Компактнее. В нём больше действия, диалогов, меньше описательности. Как видите, мэтр не игнорирует и нас, читателей, и даже некоторые веяния дня.

– Описательность – не самое худшее качество литературы, – возражал я ему иногда, ревниво следя за его пером, как за алмазным саморезом.

И тогда он лукаво вскидывал на меня свои относительно азиатские глаза:

– Но мы же, Георгий...

Пракситель и гранит, которому хочется стать мрамором. Именно эту версию переводят сейчас на французский.

Нурпеисов всегда стоял за самобытность казахской литературы, за национальное самосознание в целом. Он очень тяжело пережил трагические события декабря 1986 года в Алма-Ате, но ещё тяжелее – развал Союза. Когда это случилось, он вынес на улицу все свои награды: мол, раз нету страны, которая меня награждала... В том числе и орден Красной Звезды, полученный им на войне, куда он ушёл в восемнадцать лет.

– Я и крови-то не успел пролить. Ни своей, ни чужой, – говорит он сейчас.