Однако находятся и такие писатели, которые заимствуют идеи для своих романов не только из автобиографии и личного опыта. Ещё пишутся романы «со всевозможными дядюшками и кузинами». Но наиболее примечательные из них не рассказывают о сегодняшней Эстонии. Читая свежие, даже обласканные вниманием критики прозаические книги, невольно вспоминается сетование Набокова: «Самое страшное в пошлости – это невозможность объяснить людям, почему книга, которая, казалось бы, битком набита благородными чувствами, состраданием и даже способна привлечь внимание читателей к теме, далёкой от «злобы дня», гораздо, гораздо хуже той литературы, которую все считают дешёвкой».
Тем радостнее обнаружить традиционный реалистический роман, сторонящийся псевдофилософии и слащавости. Без сомнения, лучшим писателем, работающим в этом направлении, является Матс Траат (1936). Его роман «Жёны и сыновья» (2006) – это очередная часть из двенадцатитомной саги о крестьянской семье в Южной Эстонии, которая показывает стремительную модернизацию эстонского общества в течение двухсот лет. Последняя часть уносит нас в 1930-е годы. В определённом смысле романы Траата заменяют такую социальную историю, которую до сих пор не могут предложить профессиональные историки. Траат ярко представляет нам целый ряд героев новой эпохи, не виданных ранее в эстонском селе: роковая женщина, предприниматель, политагитатор, парвеню, человек богемы и т.д. В отличие от характерного для традиционного эстонского романа восхваления протестантской рабочей этики мироощущение Траата окрашено в более мрачные краски. Возможно, теперь нам более понятно, насколько иллюзорными и в то же время смелыми были усилия эстонских земледельцев установить на своих хуторах автономную вселенную, где они могли бы иметь безграничную власть, как её имеет Бог в небесной сфере.
Наиболее популярным современным эстонским писателем является Андрус Кивиряхк (1970), драматургия и проза которого исследуют темы художественного творчества и национального мифотворчества. Его популярность держится на своеобразном бурлескном, абсурдном и неуважительном юморе. Сложно сказать, насколько подобный юмор жизнеспособен при переводе на другой язык, поскольку он является по своей природе сугубо «эстонским». В романе «Ноябрь, или Гуменщик» (2000) Кивиряхк работал с фольклорным материалом, чтобы описать присущую порабощённому народу смесь цинизма, хитрости и наивности. Несмотря на сосредоточенность на эстонском национальном характере, этот роман переведён на норвежский, венгерский, финский, русский и латышский.
Произведение, сделавшее Кивиряхка знаменитым, «Мемуары Ивана Орава, или Прошлое как голубые горы» (1995) – это смешная травестия истории Эстонии XX века, где высмеивается и национальная мифология. Произведение «Человек, который знал змеиные заговоры» (2007) является парабольным фэнтези-романом на такую больную тему, как смерть культуры, исчезновение духовного образа жизни. Рассказчик – последний представитель древнего лесного народа, чьё племя отвержено технологически «продвинутыми» землепашцами. Слово «продвинутыми» заключено в кавычки, чтобы подчеркнуть, возможно, главную идею этого романа: прогресс и регресс, новаторство и традиция представляются здесь совершенно релятивными и похожими. Важными кажутся не технологические достижения, а связанная с ними культура, которая делает их весомыми. Лесной народ, технология которого заключается в магических змеиных заговорах, побеждают не мечи и орала, а идеи и мода, сопряжённые с ними.
Я не знаю, следует ли ожидать от романов того, чтобы они передавали объёмную картину мира или по крайней мере представление о том, что значит жить в определённое время в определённом месте. Но если будущий историк подойдёт с подобными ожиданиями к современному эстонскому роману, то, очевидно, его будет ждать разочарование. Большинство этих романов изображает недавнее прошлое или вымышленные эпохи, а в романах, где описывается настоящее, внимание сосредотачивается, скорее, на узком и приватном опыте. Широкие кадры не изображают настоящее, а кадры с настоящим не являются широкими. Если же он будет рассматривать эти романы не как документы эпохи, а как археологические находки, которые, даже против своего желания, рассказывают правду о времени и месте своего появления, тогда он получит неплохое представление о радостях и трудностях, навязчивых мыслях и страхах посткоммунистической Эстонии.
Посткоммунистическая Эстония ещё не произвела крупного эстонского романа и, возможно, не произведёт его никогда. Но если принимать в расчёт безжалостное исследование современной идентичности Тыну Ыннепалу, изящные колебания между небесной и плотской любовью и между частными и политическими страхами Яана Каплинского, экзистенциальную жажду реалистичного бытия Пеэтера Саутера, которое при столкновении с гражданским комфортом порождает немотивированное насилие, шекспировские страсти Эне Михкельсон, где переплетаются предательство, память и забвение, грустную релятивизацию прогресса в произведениях Андруса Кивиряхка, а также описание столкновений между сельскими традициями и модными нравами в произведениях Матса Траата, – тогда здесь, и нигде больше, можно получить полное представление о Homo Estonicus.