Литераторы и общественные деятели - [26]

— Ну, а теперь, Буренин?

— И теперь является. Редко только… Останешься этак в кабинете один, вечером, возьмёшься за перо, глянешь, а из тёмного угла-то «он» выходит. Волосы длинные, лицо бледное, глаза большие, большие, широко раскрыты, и на губах всё кровь… Живая кровь…

— Ну, и что же, Буренин?

Лицо старого сахалинского палача передёрнулось.

— Осиновый кол покойнику в могилу затёсываю!.. И до сих пор…

— Ещё раз, — и не жаль вам, Буренин, ни себя ни других?

Он только рукой махнул.

— Себя-то уж поздно жалеть! А других? Как их, чертей, жалеть, когда бьют они меня, походя, как собаку бьют!

И в голосе старого палача зазвучала нестерпимая, непримиримая злоба, которой нет конца, нет предела.

— Как бьют, Буренин?

— Бьют! Без жалости, без милосердия бьют! Без счёта! Девушку одну, артистку, в Варшаве убили! Ну, я взял покойницу, обнажил и начал плетью, плетью… Ведь покойница, не больно ей, дай человеку душу-то, душу потешить… Так и труп отняли, и того жалко! Явились, бить явились, кричали, изломать, измолотить хотели. Я уж под стол спрятался, сидел, не дышал, боялся — увидят, изобьют, кости у меня ныли…

И когда он говорил о «трупе», он был похож на огромного разозлённого голодного ворона, у которого отняли падаль.

— Писателя одного старого… Почтенный такой был, его тоже праведником считали… Я «взял» его, как люблю… С женой, да по ней-то по ней… Сын его меня на Невском встретил да палкою, палкой… Разве «они» разбирают, как бьют! Где попадут, там и бьют. Недавно тоже… Начал я это «экзекуцию» над недругами своими производить да грязными руками за близких им людей, а — «они» собрались и меня! Как били! Косточки мои болят, как били!.. Да всех-то и не пересчитаешь, кто бил… А плюют-то, плюют как при этом…

Буренин схватился за голову.

И он был мне больше не ужасен, не отвратителен, он был мне жалок, бесконечно жалок, этот, озлобленный, оплёванный старый литературный палач.

Герои дня

Герой дня, бесспорно, г. Литвин.

О нём говорит вся русская пресса.

И благодаря нескромности газет, мы знаем имя этой «прелестной маски».

Его зовут…

Тут мне вспоминается эпизод, приключившийся когда-то с петербургским литератором Z, который был не только известен писаньем доносов, но даже служил… «и хорошо служил», как говорит Хлестаков.

В то время петербургские журналисты часто сходились в каком-то ресторанчике, носившем название «литературного».

Там же заседал всегда и один отставной генерал, большой любитель литераторов и литературы.

Однажды вечером генерал сидел в компании с литераторами, а за соседним столиком поместился в одиночестве Зет.

Зету давно хотелось познакомиться с генералом

Он улучил минутку, чтобы ввязаться в разговор, и деликатненько вставил замечание:

— Позвольте сказать, ваше превосходительство, что в данном случае вы не совсем, ваше превосходительство, по моему мнению, правы…

Генерал «воззрился»:

— А с кем имею честь говорить, имени, отчества, фамилии вашей не знаю!

Зет вскочил, шаркнул ножкой и поспешил отрекомендоваться:

— Моя фамилия — Зет!

Генерал отступил на два шага, поднял руки и, трагически потрясая ими, воскликнул с ужасом:

— Не называйся!

И так г. Литвина зовут С. К. Эфроном.

— Не называйся!

«Северо-Западное Слово» сообщает, что этот г. Эфрон давно уже знаменит в Вильне.

Он занимался маклерством, продавал какие-то зверинцы.

Пытался сорвать где-то какой-то куртаж, но, претерпев неудачу, занялся другими делами, — не лучше.

Он написал пьесу «Сыны Израиля», у которой есть история и даже география.

«Театр и Искусство» вспоминает:

— В Одессе г-жа Волгина поставила эту пьесу, но спектакля не докончили, потому что пришлось вызвать сотню казаков для полного «ансамбля».

«Будущность» припоминает:

— В январе этого года актёр г. Травинский, игравший в Екатеринбурге, хотел поставить пьесу г. Эфрона в свой бенефис, но начальник губернии не разрешил этого.

Когда её хотели поставить в Севастополе, актёры отказались играть и возвратили роли.

Когда её хотели поставить два года тому назад в Петербурге, в пьесе отказался играть г. Далматов, отказался играть г. Бравич. Теперь отказались играть г-жа Яворская, г. Яковлев.

Такова пьеса.

Её никто не хочет играть.

А когда находятся актёры, готовые сыграть даже эту пьесу, — её вышвыривает администрация.

Когда же и администрация оказывает пьесе «терпимость», — для успеха пьесы приходится вызывать сотню казаков.

И так от Екатеринбурга до Севастополя!

Пьесу вышвырнули с Александринской сцены, несмотря на то, что на ней есть бланк Крылова, — а с этим бланком на этой сцене пьесы учитываются всегда.

Он имеет кредит в учётном комитете, который называется театрально-литературным.

Когда, наконец, отовсюду изгнанный г-н Эфрон принёс подкинуть своих «Сынов» в Малый театр, то даже в Малом театре ему сказали:

— Вы бы, всё-таки, того… Прикрылись… И сами бы прикрылись и пьесу прикроете!

Г. Эфрон сам прикрылся псевдонимом «Литвин», а пьесу прикрыл названьем «Контрабандисты».

И вот Малый театр переживает теперь последний день приговорённого к смерти.

К артистам являются депутации от публики, — люди, знакомые только с тем, что лучшего есть в артисте, — с их талантом, а не с ними лично.