Лита - [39]

Зарядили дожди. Неожиданно наступила осень.

Грязь в Москве, как всегда, по уши. Никто ее не хочет убирать, Москву.

В четверг я возвращался домой раньше, часов около шести. Уже стемнело. Нужно было длинной дорожкой спускаться в долину, к дому. Иногда приставали пьяные. И отставали, когда им давал искомое. Деньги. Инстинктивно, интуитивно я оглянулся. Сзади меня шел совершенно лысый, как будто стриженный в тюрьме, в пальто, невысокого роста персонаж. Неприятным взглядом он встретился с моими глазами и продолжал буравить спину, следуя сзади.

Этого не может быть! Какой-то животный, глухой инстинкт шептал, что как-то мы связаны невидимой паутиной. Повинуясь необъяснимому рефлексу, я прошел мимо своего дома. Он шел шаг в шаг. В сгущающейся кофейной темноте, за мной. Я обернулся.

Он свернул и уже двигался к дому, который был напротив. Я стал ждать, впившись глазами: на втором этаже зажегся свет. Куда она не привела меня тогда, там вспыхнул свет. Я не мог поверить. Неужели у меня мания? Это просто случайные совпадения. Я бросился к телефону, вбежав домой.

Я звонил в прокуратуру следственного отдела. И попросил Фалосова.

— Он здесь больше не работает, — последовал ответ.

— Как это?! А где он?!

— По какому делу звоните?

— Лаковой, — тихим голосом сказал я.

— О чем?

— Об изнасиловании.

— Отдано на дознание.

— То есть?.. Что это значит?

— На дополнительное расследование, новый следователь… Ждите, он вам позвонит.

Я сидел оглушенный, не понимая, что происходит, но чувствуя, всем нутром осознавая, что произошло что-то страшное. Неисправимое…

В десять вечера раздался звонок.

— Алеша, я не хочу, чтобы ты волновался, — звонил друг сестры Веры — Саша.

— Что случилось? — Я почувствовал, как тошнота подкатилась к горлу.

— Прежнего следователя отстранили от дела. Отец Злонимского известный директор картин на «Мосфильме». Он оказывал большое давление на прокурора района. Ходил по дому, собирал среди знакомых подписи на характеристику для сына. И хотя все знают, что творится в этой квартире, они подписали. Назначили нового следователя для дополнительного расследования, и первое, что он сделал, — выпустил под залог Злонимского.

— Когда?

— Неделю назад.

— Значит, это он за мной шел.

— Обритый налысо? Скорее всего, да. Поэтому я хочу, Алеша, чтобы ты был осторожным: они могут решить отомстить. Они знают, кто ты и какое участие принимаешь в деле. Она сама бы этим не занималась. Словом, кто стоит позади Литы.

Значит, целую неделю один был уже на свободе. (Пока мы развлекались в деревне.)

— А со вторым что?

— Он сидит. У него до этого были судимости. Его послали на народные стройки по какой-то уголовной статье, где он подделал документы, и вернулся в Москву.

«Хорошая компания!»

— Поэтому ты должен быть осторожным. Мало ли какие там связи с уголовным миром.

Я молчал, раздумывая. Я хотел начать с первого, а не со второго…

— Поэтому я бы хотел, чтобы ты провожал Литу после занятий какое-то время. Они знают институт, в котором она учится.

Первый был главным…

Пострадавшие должны бояться надругавшихся. Жертвы должны остерегаться преступников. Хорошая система!

— Где Лита?

— Дома. Плачет, боится, что ты неправильно поймешь. Завтра у нее встреча с новым следователем. Она не хочет идти… Алеша…

— Да, — я прихожу в себя.

— Ты для нее бог, и каждое твое слово заповедь. Как ты скажешь, так она и сделает. Но я хочу, чтобы ты подумал, стоит ли так терзать себя и ее, мучиться, переживать, страдать. Вы молоды и красивы, перед вами вся жизнь впереди. Она оступилась, упала, все забудется, исправится, время — лучший лекарь. Может, оставить все, как есть. Ты ведь казнишь себя и ее!

— Я не буду жить и дышать, пока не увижу их за решеткой. Гниющими в лагерях. А когда они выйдут, если их там не покалечат…

— Алеша, ты же ведь мучаешь себя больше всех остальных!

— Простите, я не могу сейчас с вами разговаривать.

Я вешаю трубку и слышу шаги папы. Какой-то ад. Замкнутый ад. Абсолютный, кромешный, безвыходный ад.

Я смотрю на нее с отвращением, встретившись: она, она во всем виновата. И то, что выпустили Злонимского, ее вина. Не было бы ее, я б никогда не знал этих имен, следователей, заражений, диспансеров — мерзости, грязи. Из невинного, чистого все стало порочным и черным.

Но, перешагивая через ненависть, я договариваюсь, что буду встречать ее на Плющихе и провожать до метро.

— Я плáчу каждый вечер и казню себя, что я села в эту проклятую машину.

Я вздрагиваю.

— Не надо плакать каждый вечер. У тебя и так глаза не…

Мне хочется ее удавить, разорвать, растерзать. Оскомина и раздражение давят в зубах. Я сдерживаюсь.

— Алешенька, мой ангел, невинный, прости, ну прости меня. Я чувствую, ты хочешь меня бросить. Только не бросай. Я этого не переживу…

— Не надо начинать мелодрамы!..

— Хорошо, любимый. Ну хочешь, ударь меня!..

Она хватает мою руку и бьет себя по лицу. Я отдергиваю руку.

Она начинает дико рыдать, с воем.

— Не плачь, — резко говорю я.

Она спотыкается и хватается за меня, едва не падая.

— Я им все равно не дам дышать на этой земле, пока не расплатятся.

Хотя ее волнует совершенно другое. Глаза блестят от слез. Губы, приоткрывшись, будто молятся.